Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний

Учебный 1957/58 год прошел под знаком бескомпромиссной борьбы за мое светлое и независимое будущее. У мамы было два главных аргумента против того, чтобы я стал артистом. Первый: «Тебя не примут в театральный вуз. Ты сам говорил, какой там страшный конкурс». Конкурс действительно был огромный: свыше ста человек на место. И я имел глупость рассказать об этом своей маме. Но ведь Женя Солдатова безо всякого блата поступила в Школу-студию МХАТ с первой попытки и стала для меня не только живым примером творческой отваги, но и главным доводом в пользу того, что «не боги горшки обжигают». Второй мамин аргумент: «Артист – это не профессия, способная обеспечить безбедное будущее. Сначала получи нормальное человеческое образование, а потом становись кем угодно. Даже артистом».

Так с переменным успехом мы воевали вплоть до Нового года, но, несмотря на неутихающие сражения, я продолжал потихоньку, исподволь готовиться к поступлению в театральный институт. Прежде всего надо было подобрать подходящий репертуар для чтения на приемных экзаменах, а это дело очень непростое. На мое счастье в конце января Женя Солдатова приехала домой на зимние каникулы и занялась моими проблемами. Поскольку она целый семестр проучилась в лучшей театральной школе на планете, она стала в моих глазах безоговорочным авторитетом. Именно Женя посоветовала мне читать отрывок из повести Ф.М. Достоевского «Игрок» и стихотворение А. Блока «Превратила все в шутку сначала…». Я ее послушался, и в результате именно эти два названия сослужили мне добрую службу: благодаря им я поступил в Школу-студию МХАТ. Но главное, за что я бесконечно благодарен Жене, – она сумела уговорить Веру Антоновну дать сыну пусть маленький, но все-таки шанс: «Пусть Сережа в дни весенних каникул приедет в Москву, а я устрою ему прослушивание у педагогов Школы-студии. Если они скажут, что ему не стоит поступать на актерский факультет, вопрос отпадет сам собой». И, что самое удивительное, на маму этот довод подействовал.

Кроме того, я получил солидную поддержку от отца. Глеб Сергеевич убедил Веру Антоновну, что, со своей стороны, тоже организует для меня прослушивания у знаменитых московских артистов. И мама сдалась!.. 24 марта 1958 года я сел в поезд и отправился на недельку в Москву, где должна была решиться моя судьба.

Тетя Саша, как я уже говорил, имела знакомства в театральном мире, поскольку в сороковых годах работала приемщицей заказов в ателье ВТО. По просьбе отца она позвонила Алле Константиновне Тарасовой и упросила ее прослушать племянника. Та великодушно согласилась. Поэтому буквально на следующий день после моего приезда мы втроем – тетушка, отец и я – отправились в знаменитый серый дом на улице Немировича-Данченко. Это был один из первых жилищных кооперативов, его построили сразу после войны и заселили творческой интеллигенцией, большей частью артистами МХАТа. Сейчас он сплошь увешан мемориальными досками, но в 58-м году все знаменитости были еще живы, и среди них отнюдь не последнее место занимала великая Тарасова.

Глеб Сергеевич всегда отличался особой пунктуальностью, поэтому на место мы прибыли за пятнадцать минут до назначенного срока, три раза прошлись по переулку вверх-вниз и в дверь квартиры на четвертом этаже позвонили с пятиминутным опозданием. Нам открыла пожилая женщина в платке, из-под которого выбивались жиденькие прядки волос, а на фасаде ее совсем не идеальной фигуры красовался яркий фартук, на котором пышно цвели розы. Было заметно, что цветастый фартук давно нуждается в том, чтобы его выстирали… «Они отдыхают, – неприветливо пробормотала домработница. – Погодите, сейчас выйдут». И мы, раздевшись, еще минут пятнадцать простояли в прихожей, ожидая хозяйку дома. От нечего делать я почему-то принялся разглядывать голубую генеральскую шинель мужа Тарасовой, рядом с которой висело мое пальтишко. Отец тоже был генералом, но сукно на его шинели почему-то выглядело серым, в то время как на этой оно явно отливало голубизной. Может, оттого, что муж Аллы Константиновны служил в авиации?.. Кто знает…

Наконец одна из многочисленных дверей, выходивших в коридор, открылась, и к нам в прихожую выплыла… царица. Иного сравнения я подобрать не могу. На ней был роскошный фиолетовый халат (тетя Саша позже объяснила нам с отцом – «панбархатный»), в ушах сверкали бриллиантовые сережки, в глубоком вырезе на груди в такт дыханию великой актрисы поднимался и опускался кулон на золотой цепочке, тоже украшенный каким-то драгоценным камнем. На ногах – шерстяные носки домашней вязки и шлепанцы без задника. Несочетаемость украшений с халатом и особенно шерстяными носками была вопиющей, но тогда я об этом не думал. Передо мной стояла живая легенда советской сцены, актриса, в которую была безумно влюблена моя мама. Легенда царственно кивнула мне и тете Саше, протянула отцу руку, которую тот галантно поцеловал, и повела нас в гостиную.