Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний

Старый, больной, задыхающийся Олег Николаевич пытался сыграть бодрого, полного сил и совсем еще не старого человека, и это было ужасно. Он был такой немощный, что горло у меня сдавил спазм и слезы навернулись на глаза мои. Какой же он был беспомощный, жалкий! И мне стало безумно жаль этого старика. Последняя сцена Бориса с сыном Федором, казалось, не закончится никогда. Я стоял в кулисе всего в нескольких шагах от сценической площадки и видел, каким колоссальным трудом дается ему каждая реплика, каждый вздох. И зрители это видели, и тоже понимали, что артист тяжко болен, и тоже сопереживали ему, и так же, как и все, ничем не могли помочь.

Приближался эпизод, в котором была занята массовка, и я стал пробираться к той кулисе, откуда мы все выходили на сцену, и тут нос к носу столкнулся с Олегом Николаевичем.

На него было больно и страшно смотреть. Отыграв сцену и скрывшись от слишком любопытных взоров в закулисной полутьме, он первым делом искал глазами какую-нибудь опору, которая позволила бы ему замереть и отдышаться. Для этого требовалось не меньше пяти минут. Вцепившись руками в металлическую трубу, Олег Николаевич пытался утишить собачье дыхание. Легкие его клокотали, из открытого рта со свистом вырывался воздух. Мне стало страшно: показалось вдруг, что не пройдет и минуты, как этот задыхающийся человек в костюме русского царя умрет! Я бросился к нему: «Олег Николаевич, вам плохо? Олег Николаевич! Вам помочь?!» Он с трудом поднял на меня измученные глаза и сквозь шипение и свист вырывавшегося из его легких воздуха услышал: «Спасибо… Не надо… Ты иди…. Я сам… Я справлюсь… Оставь меня… Не стой над душой!..» Не смея ослушаться, я отошел в сторону, но оставить его одного не решился. Стоял и ждал, чем все это может закончиться? Наблюдать за этой агонией совершенно обессиленного человека было невыносимо. Выть хотелось оттого, что я не знал, как помочь ему! Наконец появился кто-то из женщин-одевальщиц. По-моему, это была Вера Пудова. Подхватив Олега Николаевича под мышки, она почти на руках унесла Ефремова со сцены. Только после этого у меня чуть-чуть отлегло от сердца.

И вдруг почувствовал, как поднимается во мне теплая волна какой-то удивительной сыновней нежности, и понял… Нет! Не понял! Это было то редкое мгновение, когда ничего не понимаешь! Абсолютно ничего! А живешь одним только чувством, и это чувство – любовь! Господи! Как же я любил этого человека! Вы представить себе не можете, какое я пережил счастливое освобождение, когда ощутил, что душа моя очистилась от неприятия, злости, всего мелкого, ничтожного и наполнилась благодарностью и любовью. Да! Я очень любил этого человека.

Не верилось, что этот немощный старик и есть тот самый, знаменитый русский царь Борис, который вступил в неравную схватку с Речью Посполитой, чтобы сохранить российскую государственность.

А выход массовки я в тот вечер пропустил.

Как это ни грустно сознавать, но закончилась творческая жизнь крупнейшего деятеля советского театра на печальной ноте.

Не знаю почему, но в конце жизни вокруг Олега Николаевича образовалась какая-то пугающая пустота. Кроме Татьяны Горячевой, рядом с ним никого не было.

* * *

Что было дальше? Дальше было очень много интересного, но об этом я расскажу уже в другой книжке, если, конечно, Господь даст мне время, чтобы ее написать. Поживем – увидим.

А пока… Пора мне поставить точку и подвести итог всему, что я вам поведал.

В храм в конце своей жизни я все-таки пришел. Спасибо за это Господу. Грешил? Да, конечно, грешил, но старался жить по законам Любви, а насколько преуспел в этом, судить не мне. Одно знаю твердо: пытался жить честно, по совести. По мелочам исподтишка не подличал, даже на врагов своих не наушничал, долги всегда отдавал в срок.

И напоследок… Как попрощаться с вами, дорогие мои читатели? Это должно быть трогательно и красиво. Обязательно красиво – я так задумал. Но почему-то в самый важный момент все мысли не только красивые, но и самые простые, обыкновенные куда-то улетучились, и в голове моей зияла пугающая стерильная пустота.

Я сидел за письменным столом, тупо уставившись в экран монитора своего компьютера, и страдал: ведь если я не найду этих самых нужных, самых важных слов, весь пятилетний труд мой пойдет насмарку. Слева от меня на книжной полке стоял томик стихов Ивана Алексеевича Бунина. Почти машинально я взял его, наугад раскрыл и ахнул от неожиданности: на белую книжную страницу ровными, черными рядами легли до боли сердечной любимые строки: