Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний

Однако долго радоваться мне не пришлось. Я терпеливо ждал, когда же Олег Николаевич начнет работать со мной над ролью Монахова. Ждал… ждал… Но так и не дождался. За все время репетиций О.Н. сделал мне всего лишь одно замечание: «Сережа! Стань правее, иначе тебя Лаврова перекрывает». И все. На этом его работа со мной закончилась. Хотите верьте, хотите нет, но, честное слово, это чистая правда. До сих пор не понимаю, почему Ефремов так откровенно игнорировал меня? Чем я перед ним провинился? Сказать, что мое исполнение роли было идеальным, тоже не могу. Во-первых, идеального исполнения вообще не бывает. А во-вторых, я иногда сознательно делал что-то вопреки его замыслу, ждал если не разноса, то, по крайней мере, хотя бы откровенного недовольства. И что же? А ничего. Абсолютная тишина сопровождала каждый мой новоиспеченный прием, каждую новую придумку. Так, например, я изобрел для своего персонажа очень смелый, слишком откровенный купальный костюм. Ждал жуткого скандала, перепуганная насмерть художница по костюмам Леночка Афанасьева была уверена, что меня в таком виде на сцену не пустят, и на всякий случай приготовила еще один купальник – поскромнее. И что же? А ничего. Ефремов ни звука не проронил, когда, сопровождаемый хохотом моих коллег-артистов, я вышел на сцену в эдаком… Как бы поточнее объяснить?.. В почти клоунском наряде. Жаль, фотографии не сохранились. Затем главным аксессуаром моего реквизита был женский кружевной зонтик. Я оправдывал эту странность моего персонажа тем, что Монахов все время носит за женой ее зонтик. Такой своеобразный зонтиконосец. (Монахову играла Т. Лаврова.) Сколько манипуляций за время спектакля я с ним проделывал, вызывая в зрительном зале смех! Каждую секунду ждал, что Ефремов не выдержит и закричит: «Десницкий! Перестань хулиганить!» Но О.Н. молчал, и я продолжал творить свои безобразия.

Вернувшись после 7-летнего перерыва во МХАТ, я однажды не выдержал и спросил: «Олег Николаевич, почему вы за все время репетиций «Варваров» не сделали мне ни одного замечания?» – «Потому что у тебя все было в порядке», – был его ответ. Позвольте усомниться в искренности ваших слов, господин художественный руководитель. Причина явно была другая, но что именно диктовало вам тогдашнюю линию поведения со мной, я теперь уже ни за что не узнаю: все, кто мог бы хотя чуть-чуть приоткрыть мне глаза на события тех лет, умерли.

Царство им всем Небесное!

Сыграв Монахова, я как бы подвел черту под своим двадцатишестилетним пребыванием в Московском Художественном театре. И пусть кто-то сочтет меня хвастуном, но должен сказать, что заключительный аккорд прозвучал на оптимистической ноте: я сыграл свою последнюю роль во МХАТе хорошо. Скажу даже больше: этот успех я целиком и полностью отношу на свой счет, ибо никто мне в работе над ролью Монахова не помогал.

* * *

По переезде Художественного театра в открывшееся после реставрации здание в Камергерском проезде моя жена в приказе по театру получила в пьесе М. Рощина «Перламутровая Зинаида»… Извините, теряюсь, не знаю, как обозвать то, что она получила. Она должна была… петь, танцевать, декламировать гекзаметр Гомера, комментировать происходящее на сцене, частенько хором вместе с остальными артистами, выполнявшими в спектакле те же функции, что и она. Затрудняюсь определить одним словом то, что они там делали. Конечно, это была не роль. Но и не массовка. Но и не роль. Молодые артисты были чем-то вроде хора из древнегреческой трагедии или слугами просцениума из итальянской комедии dʼelArte. Она и еще пять девочек и шестеро молодых людей. Одним словом, «великолепная дюжина» своим присутствием должна была украсить происходившее на сцене, создать эдакое вокально-танцевально-поэтическое обрамление всего действа. Танцевали молодые люди средненько, двигались тоже не ахти как, а вот Гомера читали вполне пристойно (все-таки высшее театральное образование давало знать о себе), но зачем? Этого никто так до конца и не понял. Ни зрители, ни сами актеры, ни постановщики спектакля. Намек на театральный сюр, или самая обыкновенная театральная дурь, или что-то еще в этом роде.

То, что Кондратова получила эту роль, слишком большой удачей не назовешь, но репетировала она с большой охотой, а в 88-м году с этим спектаклем даже в Токио на две недели слетала. Привезла оттуда телевизор «Тошиба» и видеомагнитофон «Хитачи», что в те времена было большой редкостью. Тем более все настоящее, японское! Так что не зря во время репетиций и в период пребывания жены в Стране восходящего солнца я сидел дома с детьми. Мог ли я подумать, нянчась с Верушей и Любашей, что впереди Елену, а стало быть, и меня тоже ожидают события, которые перевернут всю нашу актерскую жизнь, заставят нас совершить поступок, который, не сложись обстоятельства таким драматическим образом, мы ни за что бы не совершили. Все же Господь услышал мою мольбу о помощи и помог.

* * *