— Еще бы! — все еще нахожусь в поиске нужных слов. — Но Тем! Почему ты решил выбрать именно мой рисунок?
— Изначально это был просто тупой спор с Зацепиным на татушку. Думал, наколю какого-нибудь крутого медведя или, скажем, кинжал. Но, когда дошло до дела, я решил, что набивать нужно что-то значимое… Ну и в голову пришла твоя картинка. Ты ведь ее рисовала с мыслями обо мне, верно?
— Да… Да, — киваю я, разглядывая детали своего же творения на смуглой коже друга. — Это вроде как про нас. Про нашу дружбу…
— Я так и понял, — Соколов усмехается и хлопает себя по животу. — Решил, что принт нашей дружбы будет круто смотреться на моем пузе.
Татуировка выглядит завораживающе. Мастер, который ее делал, потрудился на славу. Линии плавные и четкие. Контрасты соблюдены. Пропорции тоже. Меня будто засасывает в незримую пучину прошлого, и я, потеряв связь с реальностью, протягиваю руку к Тёмкиному животу. Хочу пощупать оживший кусочек детства.
До его тела остается каких-то пара несчастных сантиметров, когда я, опомнившись, прихожу в себя и смущенно одергиваю ладонь. Татуировка располагается слишком близко к линии ремня, и касаться парня, пускай даже лучшего друга, в таком интимном месте — чересчур.
Однако Соколов подобных сомнений не разделяет. Заметив замешательство, он обхватывает мою руку и прижимает ее к себе:
— Камон, Вась, не стесняйся. Потрогай, если хочешь.
Меня тотчас обдает обжигающим теплом его кожи, и подушечки пальцев схватываются острым покалыванием. Через мое тело словно пропустили ампер этак пятьсот, не меньше. Ощущаю себя оголенным проводом — вот-вот начну искрить и потрескивать.
Тёмкин живот очень твердый. А еще горячий и гладкий. Только тонкая волосяная дорожка прямой линией тянется от пупка и ныряет в брюки.
Шок, смятение, стыд.
Эмоции смешиваются воедино и удушающим жаром приливают к щекам. Поверит не могу! Я щупаю Соколова там… Ну, то есть не совсем ТАМ, но в непосредственной близости. Еще немного — и контент сменит возрастное ограничение на восемнадцать плюс.
— Ух ты! — только и могу выдохнуть я, наконец опуская ладонь на столешницу. — Татушка огонь!
Пальцы предательски дрожат. Дыхание сбилось. Только что произошло самое эротическое событие в моей жизни, и я никак не могу унять не на шутку разошедшееся сердце.
— Я и сам кайфую, — признается парень, опуская футболку и вновь опускаясь на небольшой диванчик.
— А почему набил именно на животе? — любопытствую я, пряча дрожащие руки под стол. Подальше от его глаз. — Не самое тривиальное место.
— Не знаю, — Соколов жмет плечами и небрежно взлохмачивает челку. — Дернуло что-то. Да и предки не сразу запалят. Под шмотками ведь незаметно.
Представляю лица дяди Макара и тети Алины, когда они увидят очередной элемент Тёмкиного подросткового бунта. Они от нострила* только-только отошли, а сын им уже новый «сюрприз» приготовил. Что поделать, Соколов обожает эксперименты с внешностью, и никакими разумными доводами его не остановить.
— Родители тебя прибьют, — со смехом выдаю я. — Доиграешься.
— Поворчат да забудут. Обычное дело, — он скашивает глаза на экран, расположенный над зоной выдачи, и лениво поднимается на ноги. — Заказ готов, малая. Сейчас будем пировать.
* Нострил — прокол крыла носа.
Глава 17
— Нет, все-таки клево, что у тебя есть татуха! Теперь я тоже хочу, — откусив картофель фри, говорю я. — Это больно?
— Терпимо, — жмет плечами друг. — А что бы ты набила?
— Может, бабочку. Или птичку. Или вообще какую-нибудь жизнеутверждающую фразу, — принимаюсь фантазировать я.
— Только не одну из заезженных слезливых цитат из ВКонтакте, — хмыкает он.
Я, как человек, регулярно делающий репосты этих самых цитат на свою стену, возмущенно вопрошаю:
— Это еще почему? Ты имеешь что-то против мудрости из соцсетей?
— Нет. Просто некоторые девушки постят так много депрессивного дерьма про любовь, что уже даже я начинаю скучать по их бывшим, — иронично замечает Тёма.
М-да. Посты про чувства — это отдельная тема. Помнится, во времена влюбленности в Коленьку я очень увлекалась такими вещами. Сейчас тоже увлекаюсь, но менее рьяно. Да и вообще с недавних пор цитаты, которые действительно откликаются в сердце, так или иначе связаны с Соколовым. Стоит мне прочитать что-то меткое и цепляющее за живое, как в сознании тотчас вспыхивает его лицо. Красивое и смеющееся.
— Ты так говоришь, потому что никогда не любил, — отвечаю я, доставая из обертки чикенбургер. — Когда душа переполнена чувствами, о них нельзя молчать.
— С чего ты взяла? — Артём впивается в меня насмешливым взглядом.
Вопросительно вскидываю брови, и друг поясняет:
— Ну, что я никогда не любил?
Потрясенно замираю с распахнутым для укуса ртом. Чикенбургер находится в десятке сантиметров от моего лица, но есть мне как-то резко расхотелось.
— Ну… Я… Мне кажется, что уж о таком ты бы мне непременно рассказал, — наконец нахожусь с ответом. — Мы ведь лучшие друзья как-никак.