Слабость Виктории Бергман

Там лежит старинная музыкальная шкатулка, восемнадцатый век, Вигго имеет обыкновение заводить ее для гостей, и Виктория решает узнать, такая ли она ценная, как он говорит.

Утреннее солнце уже припекает, когда она входит в Струэр, откуда ее на попутке подвозят до Виборга.

В Виборге она садится на отходящий в половине седьмого поезд до Копенгагена.

Мыльный дворец

Сев за компьютер в приемной, она за минуту нашла фотографию Вигго Дюрера. Когда она увидела его лицо, сердце застучало, и она поняла: Виктория хочет ей что-то сказать. Изображение пожилого мужчины с худощавым лицом и в круглых очках с толстыми линзами не говорило ей ничего – только возникло неприятное чувство в груди и воспоминание о запахе лосьона после бритья.

Она сохранила фотографию на жесткий диск и распечатала в высоком разрешении. Потом посидела десять минут за письменным столом, держа перед глазами цветную распечатку и пытаясь вспоминать.

На фотографии Дюрер стоял в три четверти, и она принялась подробно рассматривать лицо и одежду. Бледный, с жидкими волосами, лет семидесяти, но морщин немного. Лицо скорее чистое. Несколько больших старческих пятен, полные губы, узкий нос, запавшие щеки… Серый костюм, черный галстук и белая рубашка; на кармашке пиджака – значок с логотипом адвокатской конторы.

Всё.

Никаких конкретных воспоминаний. Виктория не дала ей ни единого образа, ни единого слова – одну только дрожь.

София положила распечатку на стопку бумаг, вздохнула, сдаваясь, и посмотрела на часы. Ульрика Вендин опаздывала.

Истощенная девушка ответила на приветствие Софии слабой улыбкой.

Повесила куртку на спинку стула, села:

– Я торопилась изо всех сил.

Глаза у нее были как две дыры. Пила несколько дней, подумала София.

– Как ты?

Ульрика криво, смущенно улыбнулась, но ответила сразу:

– В прошлую субботу я была в пивной, увидела парня, который показался мне вроде ничего, и поехала к нему домой. Мы распили бутылку “Роситы” и отправились в постель.

София не поняла, к чему она клонит, так что просто ободряюще кивнула и стала ждать продолжения.

Ульрика хохотнула:

– Я не знаю, действительно ли я это сделала. Я, значит, пошла в пивную, поехала к нему домой… Такое ощущение, что все это делал кто-то другой, но, с другой стороны, я здорово набралась.

Ульрика сделала короткую паузу и достала из кармана пачку жевательной резинки. Вместе с пачкой высунулись несколько купюр по пятьсот крон.

Ульрика живо запихнула их обратно в карман, ничего не говоря.

София молча наблюдала за ней.

Она знала, что Ульрика сидит без работы и едва ли может получать сколько-нибудь большие суммы.

“Откуда взялись эти деньги?” – подумала она.

– С ним я смогла расслабиться, – продолжила Ульрика, не глядя на нее. – Потому что спала с ним не я. У меня вульводиния. Неудобно, да? Я никого не могу впустить в себя по своей воле, но его принять смогла, потому что легла с ним не я.

Вульводиния? Не она спала с парнем? София задумалась, что же сотворил с Ульрикой насильник Карл Лундстрём. Она знала, что одна из предполагаемых причин вульводинии – не в меру старательное подмывание промежности. Слизистые оболочки высыхают и становятся хрупкими, нервы и мышцы повреждаются, и боль становится постоянной.

В памяти возникла картинка: вот она отскребает себя дочиста, часами в горячем душе, от воды идет пар, жесткая губка, запах мыла, но ей так и не удается смыть с себя зловоние этого мужчины.

– Все было отлично, – продолжила Ульрика. – Утром он ушел. Я и не заметила, когда он свалил.

– Он дал тебе деньги? – София кивнула на карман Ульрики. Она сразу поняла, насколько равнодушно прозвучал ее вопрос. – Нет. – Ульрика покосилась на карман и застегнула “молнию”. – Ничего такого. Я этим не занимаюсь. На самом деле ничто во мне не хотело этого парня.

Ей приходится быть кем-то другим, чтобы осмелиться чувствовать желание, близость. Чтобы быть нормальной. Она поломана навсегда – и это сделал один-единственный мужчина. В Софии все заклокотало.

– Ульрика… – София перегнулась через стол, чтобы подчеркнуть важность своего вопроса. – Ты можешь рассказать мне, что такое наслаждение?

Девушка посидела какое-то время молча, а потом ответила:

– Спать.

– И как ты спишь? – спросила София. – Можешь рассказать?

Ульрика глубоко вздохнула:

– Пустота. Спать – это ничто.

– Значит, для тебя наслаждение – это ничего не чувствовать? – София подумала о собственных натертых пятках, о боли, необходимой ей, чтобы чувствовать себя спокойно. – Значит, наслаждение – это ничто?

Ульрика не ответила на вопрос. Она распрямила спину и зло сказала:

– После того как те козлы изнасиловали меня в гостинице, – ее глаза потемнели, – я пила четыре года каждый божий день. Потом попыталась взять себя в руки, не знаю зачем. Я все время влипаю в какое-нибудь дерьмо. – Взгляд Ульрики наполнился ненавистью. – Конечно, началось все в том гостиничном номере, но потом этот ад продолжился – и все.

– Что это за дерьмо, в которое ты влипаешь?

Ульрика сгорбилась.