Сладкая песнь Каэтаны

И Джоконда перед воображаемым зеркалом поправила прическу небрежным жестом, подражая актрисам, которых видела по телевидению. Этим жестом она незаметно подправляла макияж, поврежденный слезами, которые по требованию режиссера проливала у постели умирающего любовника. За телевизионными камерами она таким путем хотела намекнуть, что театр может быть идеальным местом для тщеславных и чувственных львов. Кстати, некоторые из них действительно выходцы из самого сердца Африки. На арене люди, залитые ярким светом софитов, изображали жестокие и темные чувства с естественностью, обеспечиваемой хорошо отрепетированными приемами.

Каэтана осудила подобное тщеславие. Даже она, профессиональная актриса, привыкшая проливать лживые слезы перед наивными зрителями, не обладала подобным бесстыдством.

– Будь добра, не входи в роль раньше времени! Каэтана пощупала свой живот – мучили газы. Как ей нужно было хоть раз в жизни дать выход таланту, который Бразилия до сих пор не оценила по достоинству!

Упрек пошел на пользу Джоконде, она расчувствовалась: ведь Каэтана признала ее мастерство.

– Когда начнем репетировать? – От волнения Джоконда заговорила так громко, что разбудила Балиньо и Рише.

– Что случилось? – удивленно спросил молодой человек. – Хотите, чтобы я рассказал еще какую-нибудь историю?

Он тер глаза, не соображая, где он. По утрам он всегда боялся, что в один прекрасный день Каэтана обойдется без его таланта превращать пятнадцать минут, необходимые для рассказа, в два-три часа чистого ухода от действительности.

В окно вторгался довольно яркий свет.

– Принеси нам кофе, Балиньо. Каэтана вдруг стала необычайно любезной.

– А как поживают Три Грации? – зевая, спросила она.

– Постарели, как и мы. Но сразу помолодеют, как только я сообщу им новость. Правда ведь, искусство омолаживает? – тревожилась Джоконда. Только из-за беспокойства она и не уходила.

– По традиции, артист – самое старое существо на земле. Иногда он молодеет в мире сценических страстей.

Каэтана говорила отвлеченно, не имея в виду себя. Подобно Рише, запускавшему когти в обивку кресла, она впивалась в ткань человеческой души. Сам Полидоро вылизывал ее ногти, в отчаянии обвиняя ее в том, что под ними, в самых корнях, сокрыты яд и диковинные пряности, что там убежище любовного сладострастия.

– Как Полидоро растолстел, – сказала вдруг Каэтана. – Не меньше меня. Только я, несмотря на лишние килограммы, остаюсь актрисой, сцена снимает и боль, и тучность.

Тут она в первый раз улыбнулась. Опустила веки настолько, что почти не видела Джоконду.

– Я часто думаю, что еще молода, а когда потребуется, чувствую себя китайской императрицей. Посмотри на мои ногти. Разве они не такие же, как у мандарина?

Из окна город казался жалкой кучкой домов. За пыльным оконным стеклом Каэтана видела блеклые здания вдалеке. Выходить в город она не хотела, так как знала, что из-за каждого угла на нее будут устремлены безжалостные взоры.

Балиньо открыл дверь спальни, предлагая Каэтане отойти ко сну. В такие минуты он переходил на язык музыки и поэзии, помогавший ему забыть перенесенные обиды.

Каэтана стала прощаться. Погладила Джоконду по щеке, как бы возвращаясь в тот мир, из которого была исторгнута. Эта грустная и задумчивая ласка растрогала Джоконду.

Теперь она пыталась, подражая Каэтане, вселить счастье в своих питомиц. Когда они, проделав немалый путь, уже вышли на площадь, где стоял бюст деда Полидоро, знаменитого Эузебио, Диана недовольно спросила:

– А что еще рассказала Каэтана?

Джоконда, разволновавшись, не могла продолжать. Пальмира и Себастьяна, желая успокоить ее, стали целовать в обе щеки и мешали видеть, что там впереди.

Джоконда постаралась отделаться от их нежностей и полезла в сумочку за платком; когда стерла со щек слюну, лицо ее просветлело.

– Раз мы теперь актрисы, пойдем в бар «Паласа»! На углу возле аптеки они столкнулись с Эрнесто, который нес лекарства сеу Жоакину. Он не присоединился к женщинам, хоть и очень хотелось: боялся жены. На груди еще не зажили царапины, после того как она отделала его ногтями из ревности. В разгар сцены потребовала у него трусы, дабы установить происхождение пятен и запахов.

После осмотра ему пришлось признаться, что недавно он вынужден был предаться тайному пороку. Прямо за стойкой в аптеке. Особенно часто такое случалось с ним в феврале – должно быть, от жары.

– Поговорим как-нибудь в другой раз.

И он ушел, не оглядываясь, не спросил даже, куда они идут.

Джоконда пожалела Жоакина – может, он уже готов принять последнее миропомазание.

– Эрнесто соврал, – сказала Диана. – Просто не хотел, чтобы его видели вместе с нами.

– Если бы это было так, Полидоро дал бы нам знать, что не надо выходить в город, тем более заходить в бар гостиницы.

– А кто сказал Полидоро, что мы собираемся в «Палас»? – поинтересовалась Диана.

– С той минуты, когда мы стали актрисами, мы обрели все права, – сказала Джоконда вместо ответа.