Сладкое искушение

— Отдать Даниэле? Даже наша еще не родившаяся девочка уже проникла в мое сердце с тех пор, как я впервые услышал ее сердцебиение и увидел ультразвуковое изображение.

Отец еще крепче сжал мое плечо.

— Кассио, будь благоразумен. Тебе необходим наследник. Ты не можешь желать растить детей другого мужчины. Ради Бога, эти дети могут быть результатом кровосмешения. Это грех.

— Грех, — повторил я, горько усмехнувшись. — Сегодня я голыми руками забил человека до смерти. Сегодня я содрал кожу и сжег байкера, ради получения информацию. Я убил больше людей, чем могу припомнить. Мы продаем наркотики, оружие. Нас шантажируют и пытают. Как ребенок может быть грехом?

Отец опустил руку.

— Давай отложим этот разговор на другой день.

— Другого разговора не будет, отец. Даниэле и Симона мои дети, конец истории. Любой, кто утверждает обратное, должен будет заплатить эту цену.

Отчасти моя решимость была продиктована трусостью. Я боялся правды, боялся смотреть в лицо Даниэле и не видеть своего сына, но Андреа… я никогда не позволю этому случиться.

Отец выпрямился.

— Не забывай, с кем ты разговариваешь.

— Я не забываю. Я тебя уважаю. Не разрушай это, сказав что-то, чего я не прощу.

Отец еще сильнее оперся на трость и глубоко вздохнул.

— Если ты предпочитаешь жить в темноте.

— Темнота то место, где мы все чувствуем себя наиболее комфортно, — я кивнул на Фаро. — Избавься от тела.

Он склонил голову, а затем повернулся, чтобы сделать свою работу. Я всегда мог рассчитывать на него. Но доверять ему после сегодняшнего? Я никогда больше никому не буду доверять.

Мой взгляд остановился на Гайе, которую я мог видеть лежащей на кровати с моего наблюдательного пункта.

— Как ты вообще сможешь смотреть ей в лицо после того, что она сделала? — спросил отец.

— Сомневаюсь, что это будет проблемой. Она, наверное, никогда не посмотрит мне в лицо после того, что я сделал с Андреа.

* * *

Через три недели Симона родилась путем кесарева сечения. Эмоциональное состояние Гайи ухудшилось, так что нам пришлось удерживать ее ночью и следить за ней каждую минуту дня, даже когда она ходила в туалет. Элия, Сибил и Мия по очереди следили за ней. Я даже не мог находиться с ней в одной комнате без того, чтобы она не впала в истерику. Однако я с удовольствием избегал ее. Несмотря на то, что я не любил ее, ее предательство ранило меня так, как я не думал, что это возможно. Мой дом был моим надежным убежищем, местом, где я мог отдохнуть после изнурительных будней, а мои дети были светом моей жизни. Теперь все было окутано горькой темнотой.

Даниэле не понимал, почему не может навестить свою мать, но я боялся за него и опасался того, что она ему скажет. Гайя всегда была мстительной, а теперь у нее появилась причина ненавидеть меня.

Когда я держал Симону на руках на следующий день после ее рождения, потому что Гайя не хотела, чтобы я присутствовал во время родов, я влюбился в эту маленькую девочку. Кровь мало что значила в этот момент, и я никогда не позволю ей этого сделать.

Гайя никак не могла прийти в себя после смерти Андреа. Глупо было думать, что она может это сделать ради Даниэле и Симоны. На какое-то время она заставила меня поверить в это. Она принимала таблетки, которые успокаивали ее, и в конце концов она почти казалась самой собой. Сибил и Мия все еще должны были взять на себя большую часть заботы о Даниэле и Симоне. Но дела, похоже, пошли на лад. Мы умудрялись играть свои роли на публике, умудрялись избегать друг друга за закрытыми дверями. Иногда мы соглашались на вежливость, но ненависть в глазах Гайи всегда напоминала мне о реальности нашей ситуации. Я убил человека, которого она любила. Она никогда не простит меня, а я не нуждался в ее прощении. Мне только нужно было, чтобы она нашла в себе силы заботиться о наших детях.

Но большую часть своей любви и внимания Гайя сосредоточила на последнем подарке Андреа: Лулу. Она обращалась с собакой так, будто это был человек, расточая ей нежность и любящие слова, которые она должна была давать только Даниэле и Симоне.

Я не позволял ей оставаться наедине с нашими детьми. Сибилла или Мия должны были находиться рядом, потому что я все еще не был уверен, что Гайя не убьет наших детей только для того, чтобы причинить мне такую же боль, как смерть Андреа причинила ей. Я никогда не считал ее способной на детоубийство, но теперь уже не был в этом так уверен. Образы безжизненных тел моих детей преследовали меня в ночных кошмарах.

Мы жили во лжи, которая с каждым днем становилась все невыносимее, но в то же время я к ней привык.

Через четыре месяца после рождения Симоны, в день нашей восьмой годовщины, Гайя покончила со всем этим. Я заказал столик в нашем любимом ресторане ради видимости, но как только вернулся домой, сразу понял, что что-то не так.

В доме было ужасно тихо. Слишком тихо. Я был человеком, который наслаждался тишиной, но эта тишина звенела слишком громко, отражаясь от стен зловещим эхом. Я нашел Сибиллу спящей на диване. Встряхнув ее, она пришла в себя, но взгляд ее оставался рассеянным.

— Прошу прощения, хозяин. Должно быть, я заснула.