Сладость на корочке пирога

Я повернула голову и сощурилась, должно быть, в поистине ужасной гримасе. Я не могла видеть его за круглой линзой фонаря, яркий свет которого все еще жег мне мозг, словно огромное белое солнце пустыни.

— Ты мне соврала.

Я изобразила что-то вроде пожатия плечами.

— Ты соврала мне, — Пембертон повторил громче, и на этот раз я услышала напряжение в его голосе. — В тех часах в Букшоу ничего не было спрятано, кроме «Пенни Блэк».

Так, значит, он и правда был в Букшоу! Мое сердце металось, как пойманная птица.

— Ммм, — сказала я.

Пембертон подумал немного, но ничего полезного не смог извлечь из моего мычания.

— Я выну платок у тебя изо рта, но сначала я тебе кое-что покажу.

Он поднял твидовый пиджак с пола и полез в карман. Когда его рука вынырнула наружу, она сжимала блестящий предмет из стекла и металла. Это был шприц Бонепенни! Он подержал его, чтобы я рассмотрела.

— Ты искала его, верно? В гостинице и в огороде? А он был все время тут!

Он засмеялся в нос, как поросенок, и уселся на ступеньки. Держа фонарь между коленями, он поднял шприц вертикально, снова сунул руку в пиджак и вытащил маленький коричневый флакончик. Я не успела прочитать этикетку, как он извлек пробку и плавно наполнил шприц.

— Полагаю, ты знаешь, что это за штука, да, мисс Всезнайка?

Я посмотрела ему в глаза, но не подала знака, что я его слышу.

— И не думай, что я не знаю точно, как и куда его колоть. Я не зря провел столько времени в прозекторской лондонской больницы. Как только я вырубил старого Бони, сделать укол было легко до нелепости: под небольшим углом, сквозь splenitis capitus и semispinalis capitus, прокалываем связку между первым и вторым позвонком, и игла скользит под аркой второго шейного позвонка. И — хоп! Крышка! Смерть наступает почти сразу. Четыреххлористый углерод выводится быстро и практически бесследно. Идеальное преступление, если я могу сказать так о себе.

В точности как я просчитала! Но теперь я знала точно, как он это сделал. Этот человек был полным, абсолютным психом.

— Теперь послушай, — продолжил он. — Я выну платок изо рта, и ты скажешь мне, что сделала с «Ольстерскими Мстителями». Одно неверное слово… одно неверное движение и…

Держа шприц вертикально, чуть ли не у моего носа, он слегка надавил на поршень. Пара капель четыреххлористого углерода тут же появились, словно роса, на кончике иглы и упали на пол. Мой нос уловил знакомый запах.

Пембертон поставил фонарь на ступеньки, приспособив его так, чтобы он светил мне в лицо. Положил шприц рядом.

— Открой, — сказал он.

В моем мозгу пронеслась мысль: он засунет большой и указательный пальцы мне в рот, чтобы вынуть платок. Я укушу его изо всех сил — и откушу пальцы напрочь!

Но что потом? Я все еще связана по рукам и ногам, и, даже сильно покусанный, Пембертон сможет легко убить меня.

Я приоткрыла ноющие челюсти.

— Шире, — велел он, отклоняясь назад.

Затем в мгновение ока он выхватил промокший носовой платок у меня изо рта. На один миг тень его руки заслонила свет фонаря, поэтому он, в отличие от меня, не увидел слабый промельк оранжевого цвета, когда влажный комок упал в темноту на пол.

— Спасибо, — хрипло прошептала я, делая первый шаг во второй части игры.

Пембертон, казалось, был захвачен врасплох.

— Должно быть, кто-то нашел их, — прокаркала я. — Марки, имею в виду. Я положила их в часы, клянусь.

Я сразу же поняла, что зашла слишком далеко. Если я говорю правду, Пембертону больше нет смысла сохранять мне жизнь. Я единственная знала, что он убийца.

— Если только… — торопливо добавила я.

— Если только? Если только что?

Он набросился на мои слова, как шакал на упавшую антилопу.

— Мои ноги… — заныла я. — Болит. Я не могу думать. Не могу… Пожалуйста, хотя бы ослабьте ремень — совсем чуть-чуть.

— Ладно, — сказал он, на удивление легко. — Но я оставлю руки связанными. Так ты никуда не денешься.

Я охотно кивнула.

Пембертон встал на колени и расстегнул застежку. Когда ремень упал с моих щиколоток, я собрала все силы и ударила его в зубы.

Он пошатнулся и ударился головой о бетон, я услышала, что что-то стеклянное упало на пол и покатилось в угол. Пембертон тяжело осел вдоль стены, а я рванулась к ступенькам.

Одна… две… Мои неуклюжие ноги ударились о фонарь, который покатился на пол ямы, где остановился, освещая подошву одной из туфель Пембертона.

Три… Четыре… К моим ногам словно привязали камни.

Пять…

Теперь моя голова наверняка должна быть выше уровня ямы, но, если и так, в помещении было темно. Только слабый кроваво-красный свет лился из окон на раздвижных дверях. На улице, наверное, темно; я, должно быть, спала несколько часов.

Пока я пыталась вспомнить, где дверь, в яме послышалась возня. Луч фонаря бешено заплясал по потолку, и внезапно Пембертон взлетел по ступенькам и набросился на меня.

Он схватил меня и сдавил так, что я не могла дышать. В плечах и локтях захрустели кости.

Я попыталась ударить его по голени, но он быстро взял надо мной верх.

Мы метались по комнате, как крутящиеся волчки.