Слава богу, не убили

Сейчас, бесцельно слоняясь по неохватным пространствам потребления, Кирилл неожиданно для себя думал, что вдвоем — а поодиночке их еще поди встреть — Гурвичи и на него самого, пожалуй, всегда производили впечатление скорее неприятное. Типичная сплоченная нацменская семейка, себе на уме, спецы по совместному выдаиванию бабок из пространства… Кирилл понимал, что предвзят и предвзятости своей удивлялся. И вдруг понял: ему несимпатичен и чужд сам типаж, почти в эталонном виде явленный этими двоими. Оба — единственные дети в интеллигентских семействах с претензиями, забивших им в подкорку убежденность в собственной исключительности. Оба круглые отличники, школьные медалисты, получатели повышенных стипендий в престижных столичных вузах. Гуманитарии с апломбом творцов. Ребята самоуверенные, самодовольные и самодостаточные (Гуря в силу обаяния и вкуса никогда не совал это в лицо окружающим, но при хоть сколь-нибудь долгом общении нетрудно было заметить, что данного добра в нем не меньше, чем в откровенно наглой жене).

Да, но откуда во мне это рефлекторное отторжение? Я сам что — не оттуда же, строго говоря? Мои родители что, не те же совинтеллигенты: пусть не вузовские преподы из Москвы, как у Гури, а инженеры из областного центра, но тоже зацикленные, помнится, на хороших отметках?..

— Сказать, за что ты их не любишь? — сказал вдруг Вардан, когда Кирилл, снова забравшись к нему в «хаммер» (прошло не три часа, конечно, а все четыре с половиной) и обмолвившись, что встретил старого приятеля, пояснил, по Амаровской просьбе, кто таков Леня. Видимо, тон его при этом был не вполне нейтрален, но Кирилл все равно посмотрел в зеркало заднего вида с изумлением:

— Ты что, мысли читаешь?

Амаров осклабился:

— Твои мысли у тебя на морде написаны. Как у собаки.

«Не то что у того же Лени… — подумал Кирилл. — Он будет тебе улыбаться мило и ехидно, а что думает при этом, ты еще хрен догадаешься!..»

— И что же у меня на морде?

— Ущербность деклассанта, вот что. Тебе не дает покоя, что этот Гурвич — почти совсем свой. Вам вроде и есть, о чем поговорить, вы вроде думаете об одном и том же, не любите одного и того же… Но в какой-то момент ты все равно натыкаешься на стеночку, видишь вещь в себе. Обнаруживаешь, что мужичок — непонятен и недоступен, что вообще-то, по большому-то счету, почти на все ему положить… Правда?

Кирилл снова подумал о телепатии. Или все настолько очевидно?..

— Вот интересно… — пробормотал, насупясь. — Он же сам все прекрасно понимает, Леня же вполне трезвый тип на самом деле… Понимает, и признается, и Урюпина своего кроет — и при этом спокойно продолжает на него работать…

— А ты ему где работать предлагаешь? Болгаркой махать? Как бы то ни было, он в нише, он классово адекватен, столичный журналист, вопросов нет… А ты? Вот ты кто такой?

— Хороший вопрос… Чтоб я сам знал.

— Во! — нравоучительно качнул бровями Хавшабыч и замолчал, словно предоставляя Кириллу делать выводы. «Хаммер» разгонялся по ярко освещенному, несколько расчистившемуся к ночи МКАДу.

Кирилл поглядывал на айсора, на носатый самоуверенный профиль с выдвинутым подбородком и думал неожиданную и странную мысль — о чем-то общем, что, возможно, есть у него с «генералом».

Кто я?.. Никто. Вот кто Леня — ясно. И окружающим, и, главное, ему самому. Какая-нибудь Ряба — банковская яппи, поди усомнись. Куда ни глянь — со всеми все ясно, ясней некуда: кто тут клубная молодежь, кто слуга государев, и чем более пуста сущность, тем несомненней образ. Уж это-то правило товарищу генерал-лейтенанту, кавалеру Красной Звезды, обладателю наградной «беретты» знакомо как никому. Только хрена ли он передо мной так охотно колется, столько языком чешет? Передо мной-то почему?

Кто я?.. А он — кто? Ну да, генерал Моталин, очень приятно. Зачем же тогда весь день показывать мне, что сам-то он отлично помнит: никакой он на фиг не генерал? Тогда как главное правило мимикрии — убедить в демонстрируемом статусе прежде всего самого себя. Ведь никто не уверен в Рябином мажорстве — органичном, урожденном, чуть ли не наследственном: в том, что всяческий The Most и прочая Opera ей на роду написаны — больше самой Рябы. Собственно, это и есть способ существования пустых. И наоборот, если с их точки зрения ты никто, если даже сам ты не способен идентифицировать себя в их опознавательной системе — значит, есть шанс, что в тебе имеется что-то свое?.. Ну да, звучит лестно, такая отмаза для внутреннего лузерского употребления. Но если я вдруг прав, если именно на это Хавшабыч мне намекает — то зачем? Подтверждения ищет? Значит, ему тоже знакомы все эти ощущения?..