Слава не меркнет

Итальянец Примо Джибелли, ставший Героем Советского Союза в Испании и погибший над Мадридом, и испанец Рамон Касанелес, кому не довелось воевать на родной земле, но где воевал и погиб его сын, тоже летчик, венгры, немцы, турок и индус — все они, приходя на аэродром, неизменно встречали там

молодого угловатого авиамеханика. Петя, как его ласково называли летчики, дневал и ночевал на

аэродроме. Ковыряться в моторах было его страстью. Вечно он что-то чинил, подгонял, придумывал.

Сказать, что он был влюблен в авиацию, — это значит сказать очень мало.

Со Смушкевичем они были знакомы давно. Теперь Яков Владимирович засыпал его вопросами. И

слушая обстоятельный доклад, он про себя отмечал его умение глубоко анализировать происходящие

события и делать из них четкие правильные выводы. Пумпур несомненно обещал в скором времени

вырасти в незаурядного военачальника.

— Начнем с того, что против нас воюют главным образом немцы и итальянцы, — говорил Хулио. —

Немцы — это легион «Кондор». Летают на истребителях типа «Хейнкель». Скорость — триста двадцать

— триста сорок километров в час. Два пулемета. Убирающиеся шасси.

У итальянцев — «Фиат». У него скорость поменьше: триста — триста двадцать километров в час. Но

четыре пулемета. Из них два — крупнокалиберных. [50] Бомбардировщики «Юнкерс», «Савойя»,

«Капрони».

Пока у нас не было современной техники, наши вылеты носили больше символический характер.

Потому-то мятежники чувствуют себя в воздухе хозяевами.

— А хозяевами должны стать мы, — сказал Смушкевич. И подумал: «Сказать легко, а как это сделать?»

На аэродроме он уже видел только что прибывшие «И-15» и «И-16». Из них решено было сформировать

две эскадрильи.

Группу «И-16», которая осталась в Алкала, возглавил Тархов. Нервный, всегда, казалось, чем-то

недовольный, очень шумный человек, он отличался безукоризненным знанием летного дела и

беззаветной храбростью. К сожалению, воевать ему довелось недолго. В одном из боев над Мадридом

его машина была подбита. Раненный, он прыгнул с парашютом. В воздухе его ранили еще раз. Все же он

сумел опуститься в расположении республиканцев. Они же, не знавшие еще о том, что в небе Испании

воюют наши летчики, долго не могли понять, кто он, приняв его то ли за немца, то ли за итальянца. Лишь

случайно оказавшийся рядом Кольцов наконец разобрал, кто он и откуда. Но было уже поздно: крови

Тархов потерял очень много.

Кольцов называет его в своем дневнике капитаном Антонио.

Второй эскадрильей — «И-15», — перелетевшей на аэродром в Гвадалахаре, командовал невысокий

озорной Пабло Паланкар. Так его называли в те дни. Теперь мы назовем его собственным, впоследствии

широко известным именем. Павел Рычагов его звали. Герой Советского Союза. [51]

Когда Дуглас приехал в Алкалу, обе эскадрильи только становились на ноги. Но отныне в распоряжении

летчиков имелись вполне современные машины. «И-16» обладал завидной скоростью, а «И-15»

отличался лучшей маневренностью. Первый вывод, который напрашивался сам: им надо действовать

вместе.

«Ну хорошо, — рассуждал далее Дуглас, — в таком сочетании легче выиграть воздушный бой, но ведь

это не решает главной задачи. Как прикрыть столицу, когда самолетов так мало?»

— Пожалуй, сейчас самое время ехать в Мадрид, — посмотрев на часы, сказал Пумпур. — Ведь всего не

расскажешь, надо посмотреть самому.

Вот он, этот город, о котором он столько думал последнее время...

Мадрид открылся их взору во всем своем неповторимом очаровании, когда они вместе с Хулио поднялись

на верх знаменитой «Телефоники» — самого высокого здания испанской столицы, увенчанного

двухэтажной башенкой в стиле испанского барокко.

Море разноцветных крыш вокруг. Где-то там внизу, под этими крышами, творили Веласкес и Кеведо, Сурбаран и Сервантес, Кальдерон и Лопе де Вега, Гойя и Унамуно.

Протяжный вой падающих бомб прервал мысли Смушкевича. А через минуту то тут, то там взметнулись

в небо языки пламени и черные столбы дыма.

Такого видеть ему еще не приходилось. Где-то там, в море огня горел дворец герцогов Альба, из которого

дружинники и рабочие с риском для жизни спасали бесценные полотна великих мастеров. Содрогалась

от взрывов площадь Капитолия — это совсем уже рядом.

В зловещий хор звуков вплетаются артиллерийские залпы. Орудия мятежников начинают обстрел [52]

города... Несколько снарядов попадают в зал, где работают телефонистки. К счастью, снаряды почему-то

не взорвались. И девушки, будто ничего не произошло, по-прежнему вызывают Париж, Вену, Нью-Йорк, Женеву, Буэнос-Айрес... О чем услышат они, эти далекие от грохота взрывов и свиста бомб города? О

чем захотят услышать? Ведь, чтобы слушать о том, что происходит в Мадриде, надо тоже иметь

мужество.

Один за другим спускаются в зал журналисты. Нервный, побледневший француз Луи де ла Пре, прибывший по заданию «Пари суар», передает в Париж: «Мадрид — это озеро крови, отражающее

пожар. Я вам уже сказал: я только регистрирую ужасы, я только сторонний свидетель. Но пусть мне все

же будет позволено сказать то, что я думаю. Самое сильное чувство, которое я испытал сегодня, не страх, не гнев, не жалость — это стыд.