Славянский меч

— Помнит ли он ее? Еще бы! Лишь во время сражения, убивая врага, он, возможно, не думает о ней. А знаешь ли ты, что он разбил антов и передушил их всех, как ястреб цыплят? В бою он вепрь, волк, сатана, как сказали бы христиане. Тогда лишь он, возможно, не думает о ней. А все остальное время… Голова его падает на грудь, словно затылок у него из мягкой пряжи. Глупо, конечно. Но что поделаешь?

— Где мне найти его? Едем со мной, старик! Я несу на груди большое и важное для Истока письмо.

Радован умолк. Сжав левой рукой свой подбородок, а правой — лоб, он задумался.

«Предложение заманчивое. У Нумиды повозка. Его спутники — полные кувшины. Поездка была бы приятной. О женщина, чтоб ты потонула в бесовском озере! Не будь женщины, мне не пришлось бы давать обеты. Ой, Любиница, ты, наверно, раскаиваешься в волчьем желудке, что так загнала старика. Но я поклялся, поклялся Святовитом, и не могу, нет, не могу без нее вернуться. Вот убью Тунюша, тогда и вернусь, а так — нет!»

Радован медленно убрал ладонь со лба, опустил левую руку и сказал:

— Нет, не поеду с тобой!

Нумида ничего на это не ответил. Радовану показалось, будто он обиделся. Они оба потянулись к кувшину. Раб принес ужин. Старик взял кусок мяса, но ел с трудом, куски застревали у него в горле. Он снова поднес кувшин к губам, надеясь залить вином свою печаль и гнев.

— Значит, не едешь? — спросил Нумида.

— Нет!

— Зачем же ты лгал, будто любишь Эпафродита!

— Клянусь богами, я не лгал! Но назад я не поеду, не поеду, и все, не надо меня сердить. Я ведь сказал: не спрашивай! Желчь поднимается во мне, и если она разольется…

Радован сердито взглянул на Нумиду и поднял кулаки. Тот не шевельнулся. Злость старика забавляла его.

— Расскажи лучше об Ирине, об Эпафродите! Я же просил тебя. Уважь старика, сам Эпафродит оказывал мне уважение, а ты перечишь. А путь, которым надо ехать к Истоку, я тебе прямо перстом укажу. Если же его там не окажется, спокойно садись ужинать, отдыхай и жди — он придет. Я не могу ехать с тобой, не имею права. Все расскажу завтра, когда будем прощаться. А сегодня не серди меня больше. Ибо страшен во гневе Радован.

— Пей, певец! Я не принуждаю тебя. Храни свои тайны. Укажешь мне дорогу, и на том спасибо!

Перед вином Радован не мог устоять. Гнев его утих, и Нумида начал свой рассказ.

— Эпафродит бежал той же ночью, которой бежал Исток, и благополучно добрался до Греции.

— В этом я не сомневался. За его челом скрывается само солнце, никак не меньше! А Ирина?

— Она уехала в Топер к дяде Рустику!

— Топер возле Неста. Я знаю это гнездо.

— Но дядя выдал ее Асбаду. Асбад же все рассказал императрице.

— У славинов нет таких «дядей». Дьявол опутал его, мерзкого христианина!

— Императрица потребовала ее назад ко двору!

— Чтоб угостить ею Асбада, козлица!

— Ирина лишилась чувств и слегла в горячке, когда дядя сказал ей, что она должна вернуться во дворец.

— Уж я бы не лишился чувств, а тут же на месте удавил такого дядю. Клянусь Перуном!

— Эпафродит послал евнуха Спиридиона наблюдать за Ириной.

— Знаю его. Грош ему цена. Все скопцы — слепцы.

— Верно, но этот нам полезен, он связан с нами одной веревочкой. Он-то как раз все и разузнал и поспешил в Фессалонику. А мы с Эпафродитом тоже приплыли туда из Афин. «Нумида, — сказал мне светлейший господин, — спаси ее!» Я коснулся иконы Спасителя и ответил: «Клянусь своим спасением, я освобожу ее».

— Нумида, Христос нарек тебя всеобщим спасителем, так же как меня нарекли всеобщим спасителем мои боги. Велик ты перед своим господом, Нумида! Прощаю тебе все и целую тебя! Выпьем.

Глаза старика стали влажными, и он потянулся к кувшину, приветствуя Нумиду:

— Victor sis semper![127]

Лицо африканца повеселело. Похвала певца польстила ему, он, в свой черед, протянул руку за кувшином и ответил:

— Многая лета тебе, отец героя Истока!

Радован закусил губу — он совсем позабыл о своей выдумке, которой обманул весь Константинополь.

Облокотившись на козью шкуру, Нумида с гордостью рассказывал об освобождении Ирины.

— Отец, поверь мне, это не шутка вырвать добычу из пасти такого льва, как Рустик. Много раз голова моя лежала на плахе. Но на сей раз я уже думал, что наверняка с ней расстанусь.

Ирину заперли в преторий — в центре Топера, в крепости. Кругом солдаты, повсюду караулы и возле самой пресветлой госпожи, словно лев перед овечьим стадом, — дядя Рустик. А Рустик — не Асбад. Его не обманешь. Всю ночь мы сидели со Спиридионом в Фессалонике возле мерцающего светильника и ломали себе голову. Уж масло у нас вышло, на востоке занялась заря, а мы так ничего и не придумали. И тут появился Эпафродит в черной хламиде, голова покрыта капюшоном, словно у философа. Левый глаз он вонзил в меня, правым — резанул Спиридиона. Ни слова не спросил — и так все понял.

— Чего стоит ваш разум, если вы не можете поймать в силки воробья! Позор! Спиридион, ищи повозку и мчись в Топер! Через Кирилу дай знать пресветлой госпоже, чтоб она сказалась больной и ждала твоего знака! Живо, в путь! Езжай, делай свое дело и жди Нумиду!