Славянский меч

Когда носилки скрылись в комнатах прекрасного дома, Мельхиор выделил славинам по прислужнику. Те приняли коней; раб Радована встал на колени и согнул спину, чтобы старик, слезая с коня, мог опереться на нее. Радован даже не взглянул на раба. Он разговаривал с Мельхиором, который провожал чужеземцев в отведенные им покои. Он вел их по чудесному саду, откуда открывался вид на море и торговую пристань.

— Благодарите своих богов — Христа, Зевса, Меркурия, что ваш господин жив, — громко говорил Радован, обернувшись к рабам, с любопытством следовавшим за чужеземцами. Услышав его слова, они подошли ближе.

— Благодарите богов, говорю вам! Мертв был бы сегодня ваш господин, и косточек бы его не собрали — сожрали б его волки.

В толпе раздались возгласы удивления.

— Расскажи, что было дальше, благородный гость, — попросил Мельхиор.

— Хорошо, только я пить хочу. Сейчас вы узнаете, сколько мучений мы приняли за вашего господина. Особенно я — ведь я стар. Но как тут говорить, если мучает жажда. Я бы море выпил, соленое море. Страдания и дорога вызывают жажду.

Мельхиор подал знак, двое рабов поспешили за вином. Радован подмигнул Истоку и сказал:

— Теперь ты понимаешь, что значит иметь дело со мной?.. Я рассказал бы вам все, но рассказ долог, а у меня нет сил. Мог бы рассказать мой сын, но он не разумеет по-вашему. Поэтому скажу вам еще раз: благодарите Христа, что ваш господин жив. Еще немного, и не снести бы ему головы.

Они подошли к красивому зданию. Мельхиор провел их в отведенную им просторную комнату с мраморным полом, устланным тяжелыми персидскими коврами.

Подоспели и услужливые рабы с едой и питьем.

Радован тут же взялся за кувшин.

— Я, сынок, так хочу пить, так ослаб от трудной дороги, что не смог бы возлечь на эти ковры, не подкрепившись.

Он пил и пил, по бороде его струилось вино. Мельхиор простился, и они остались одни в своем новом жилище.

— Пей, Исток, пей! Вот это вино, клянусь Сварогом! Оно прогонит усталость и вольет силу в твои жилы, ох, пей, сынок, пей!

Не выпуская из рук кувшин, он снова и снова прикладывался к нему. Потом растянулся на мягком ковре.

— Мягкая постель лучше овчины. Да возблагодарит Даждьбог Эпафродита!

Исток не знал, что и сказать. Его уважение к мудрому старцу все возрастало. Какая награда за то, что он убил гунна, за то, что они мчались чуть быстрее обычного! Все здесь небывалое, все волшебно, как в сказке. Он глотнул вина, отведал жаркого, попробовал неведомых плодов щедрого юга. Ужин был царский.

— А теперь в путь, Исток! Не для того мы пришли в Константинополь, чтобы нежиться на коврах. Я поведу тебя в город, чтобы ты увидел мир.

Радован осмотрел струны на лютне, подтянул те, что ослабли, и встал.

— Пошли! Пой, когда я тебе скажу, слушай, смотри и молчи! Нож у тебя с собой?

— С собой, отец!

— В Константинополе ночью он не раз потребуется!

Едва они переступили порог, явились оба раба, услужливо предлагая сопровождать их.

— Хватит одного! — распорядился Радован, отдал рабу лютню и пошел, как знатный господин.

— Как тебя зовут? — обернулся он по дороге к рабу.

— Нумида!

— Хорошо, Нумида, теперь я знаю твое имя.

Они свернули к северу и через несколько минут оказались на великолепной улице, называвшейся Меса. По обе стороны ее возвышались высокие дворцы в четыре этажа. Над ними сверкало ясное небо, усыпанное золотистым песком звезд. На мраморном тротуаре колыхались носилки, перед ними и за ними тянулись вереницы пестро одетых слуг. Аромат азиатских благовоний наполнял воздух. По мостовой скакали верхом нарядные всадники; двухколесные экипажи, позолоченные, инкрустированные слоновой костью, проносились сквозь толпу. Город спешил на просторный форум Константина[48]. Под его аркадами люди назначали свидания, носилки останавливались, поднимались завесы, пламенные взоры искали возлюбленных. Сенаторы толковали о политике, купцы заключали сделки, а вокруг столпа Константина полыхали греческие факелы, распространяя по площади волшебный свет и дурманящий аромат.

— Ты гляди, сынок, гляди! Да не потеряйся часом!

Исток охотно бы присел на каменные ступеньки, чтобы смотреть, смотреть на великолепие этого города, который из крови народов выковывает золотые браслеты, а слезы варваров обращает в жемчуг, чтобы украсить этими драгоценностями запястья и пурпурные шелковые одежды изнеженных, истомленных наслаждениями женщин.

Но Радовану было здесь не по себе. Они пошли дальше по Долине слез, на площадь, где торгуют рабами, к Золотому Рогу[49], где уже не было дворцов, не горели факелы, развеялись ароматы благовоний. Низкие домишки, грязные улицы и, наконец, шатры и смятая трава. Здесь стоял крик, хриплые голоса пели песни фракийцев, аваров, гуннов, антов и славинов. Арабы и мидийцы, персы и иудеи, черные сыны Африки — все теснились в этом предместье. Здесь обитали босяки, воры, бродячие музыканты, скупщики драгоценностей, блудницы без роду и племени, цирковые фигляры, танцовщицы, поводыри медведей, прорицатели, ведуны и фокусники.