Славянский оберег. Семантика и структура.

Вербальным

эквивалентом действий и жестов, имеющих не только отгонную, но и уничижительную семантику (в частности, кукиша и синонимических ему жестов, а также использования экскрементов, демонстрации гениталий в качестве отгонного средства), является {148} брань, особенно непристойная, связанная с отсылками к телесному низу, а также матерные формулы, содержащие глагол futuere и направленные на мать адресата, реже — на него самого [СД 1, с. 250-253]. Ругань часто сопровождала различные отгонные действия, например, плевки, бросание камнями в сторону опасности или битье наотмашь: «Я шел с Куло́тина… Дошел до болота… Надо мною далеко, будто бы сверху: „Аха-ха-ха-ахахаха!" Я матюгался и ножом отмахивался» (рус. новгор. [Щепанская 1992, с. 119]) или: «Там на мос́ти была нечистая сила. Я за каменю́ку тай „таку твою́ мать‟, тай нэ стало» (Грабово любомл. волын., ПА). Для отгона нечистой силы часто употреблялись пейоративные формулы. Например, при встрече с вихрем говорили: «У ви́хоря худая жена!» (Тихманьга каргопол. арх., АА), при встрече с ходячим покойником следовало три раза сказать: «Поцэлу́й ў сра́ку!» (Чудель сарн. ров., ПА). Согласно народным верованиям, матерная брань отгоняет нечистую силу даже в тех случаях, когда ее невозможно отогнать молитвой и другими средствами: «Якщо чорт зустри́нэ, то трэ́ба його́ пэрэкрыстыты вид сэбэ́ и молы́тву прочыта́ты. Як вин нэ щэ́знэ, то трэ́ба сплю́нуты та ругну́ты його́ ма́том» (Грабово любомл. волын., ПА). Согласно полесским быличкам, матерная ругань используется для отгона ходячего покойника, когда другие средства не помогают. В частности, невестку, которая после смерти «ходила» в дом к свекрови, не могли остановить ни обсыпание дома освященным маком, ни камни на могиле: «Ка́мни ло́жили на моги́лку и дом обсыпа́ли — ничо́го не помога́е. И сказа́ли ей [свекрови]: „Вы с ней руга́лись. Як при́де, дак ты её словами, як она́ тебе́ ру́гала, так ты отруга́й, и по ма́тери". Дак ёна як при́де, дак та: „Чого́ ты пришла́, така́я ты‟, и по ма́тери. Тоды́ ўсё ко́нчилось» (В. Жары браг. том., ПА). Бранью у русских отгоняют лешего, считая, что молитва не в состоянии избавить от него, но прогнать его можно только непечатной руганью (нижегор. [Можаровский 1893, с. 2-3; Ончуков 1909, № 198в, 198г, 272]), а также домового, русалку, шишигу, у поляков — мору, ходячего покойника, у сербов — вештицу и вампира [Санникова 1990, с. 181], в Тверской и Орловской губ. бранью сопровождали обряд опахивания деревни для предохранения ее от тифа [там же]. У сербов нечистую силу, особенно вихрь и вампиров, можно отогнать бранной формулой «под лево колено» [Ђорђевић 1953, с. 193].

На вербальном

уровне мотив отпугивания реализуется в приговорах, а также в высказываниях, декларирующих названия предметов и растений-оберегов. Чтобы уберечь ноги от ран и болезней, необходимо колбасой, освященной на Пасху, обвести вокруг ног круг, съесть кусочек колбасы и сказать: «Ja im święconą kiełbasę, wszystko robactwo z nogi wystraszę» [Я ем освященную колбасу, всех червей из {149} ноги выпугиваю] (пол., келецк. [Siarkowski 1879, s. 46]). Отпугнуть опасность можно произнеся названия предметов, обладающих отгонными средствами: от русалки помогало слово «полынь» (полес), а от лешего — «чеснок» (рус). На моравско-словацком пограничье водяного отгоняли упоминанием о хлебе и чесноке [Ноrňáско 1966, s. 288].