След 'Альбатроса' (Танцы со змеями - 1)

- Заметано. И что этот ИКО?

- Там, понимате, засечка от цели стала раздваиваться. Как будто бы от них кто отходил. Знаете, "SOS", радиомолчание, - и вдруг кто-то там все-таки есть. Но когда подошли ближе, никого рядом уже не было. А все плавсредства, которые могла спустить "Ирша", оказались у нее на борту. Даже не расчехленными.

- И что же: никого-никого рядом? - недовольно сощурил глаза Иванов.

- Скорее да, чем нет. Сейчас точно не помню. Вроде что-то маячило на горизонте. А, может, и показалось. Знаете, в лоции записано, что самые большие миражи в мире бывают в Красном море. Бликов много. Воздух прозрачный. Могло что-то и быть, и не быть.

- А не может "эти гады ная..." означать "эти гады на яхте"? - довольно откинулся на спинку хрустнувшего стула Иванов с таким видом, как будто ответ ему и не требовался.

- "На яхте"? - удивленно повторил Майгатов и круглое, по-северному белое, не тронутое еще жарким дыханием юга лицо Иванова как-то отплыло вдаль, за нахлынувшую мутнинку, а вместо него впечатался бульдожий квадрат той головы в иллюминаторе яхты - с мощным забралом челюсти, с крупными зубами хищника, с протыкающей лоб черной пробкой бородавки. - Может, и "на яхте". А здесь нет притяжки? Ну, знаете, когда хочется, чтоб было именно так, и вот мы подгоняем...

- Не спорю, - удовлетворенно ответил Иванов, хотя по всему было видно, что он уже стал рабом своей идеи. - Теперь второй вопрос: вы сможете вспомнить, где примерно находится тот полузатопленный корабль?

- Судно, - поправил Майгатов. - Корабли - у военных. А это - судно. То ли сухогруз, то ли рудовоз.

- А как вы туда попали? - вроде бы и безразлично, а все равно как-то едко спросил Иванов.

- По путевке, - выхлестнулось раздражение. Неужели ему не доверяли? Неужели Бурыга или Молчи-Молчи уже шуранули по старой традиции в верха неприглядную характеристику на того, кто вроде бы должен совершить проступок? Неужели на нем - крест? Но времена-то другие! Другие!

- Не обижайтесь, - смутился Иванов. Наверное, он понял, что мог ощущать в душе от такого вопроса офицер. - Дезертиром вас никто не считает. Как вам сказать?.. - Оглянулся на дверь, у которой могли быть "уши". Дезертиры так, как вы, не поступают...

- Хоть на этом спасибо, - процедил сквозь зубы Майгатов. - Когда вы научитесь людям верить?

Иванов подавленно промолчал. Кажется, слышно было, как тикают часы на его руке.

- Так что - место?

- Нет, точно не покажу. Ночь, течение относило. Смотрите по карте, у штурмана. Там все притопленные суда условными знаками обозначены. - И отвернулся к синему-синему, противно яркому окну.

Иванов пальцами в прощальном жесте подержался за его запястье, с грохотом отодвинул стул к звякнувшей от соприкосновения с ним "системе", тихо прошел к двери и перед самым-самым скрипом устало попросил:

- Извини...

2

Молчи-Молчи ощущал себя именинником. Впрочем, день рождения у него приходился на скучный и мерзопакостный февраль, а пьянящее чувство счастья кружило голову от того, что не было сейчас на всем корабле человека важнее его. Да и как могло быть иначе, если именно из самой Москвы, через столько стран и километров, через огромное пустое пространство над городами, лесами, горами, морями, пустынями летел целый эфэсковский капитан. Только для этого дня Молчи-Молчи одел черные офицерские брюки и белую рубашку с коротким рукавом и такими же искристо-белыми, хрустящими капитан-лейтенантскими погонами, и никто не мог его упрекнуть в нарушении установленной на этой широте формы одежды, тем более, что он вообще никому не подчинялся на борту, а существовал как бы сам по себе. И когда обшарпанный катерок принес на своей закопченной палубе из порта, к которому они по команде пришли еще ночью, невысокого человека в такой же, как у него, белой рубашке, он первым подал ему руку и помог подняться на палубу "Альбатроса", хотя это стоило ему с полминуты плотного контакта с пыльными, так и трущимися по белому полотну парадной рубашки ярко-оранжевыми спасательными жилетами матросов швартовой команды.

Иванов безошибочно, еще по изученным в Москве личным делам, словно перелистывая их желтые страницы и натыкаясь взглядом на воткнутые в приклееные к обложкам конверты серые, девять на двенадцать, дубово снятые портреты "фас" в парадной форме, выделил среди встречающих толстого, бальзаковского вида комбрига, маленького улыбчивого Анфимова, седого болезненно-бледного Клепинина и, конечно же, похожего на засушенную воблу корабельного особиста Сюськова. Лейтенанты и матросы шли фоном, но фоном внушительным - синим и крепким - и оттого он, кивнув им всем, поздоровался с этим фоном одновременно, все-таки выщелкнув, выудив из длинного забора лиц белобрысую, бесхитростную физиономию штурмана.

- Что у вас там в Москве? - невпопад бабахнул Бурыга. - Опять, что ли, Ельцин с Руцким схлестнулись?

Молчи-Молчи с ужасом ощутил, как исчезает, испаряется праздник.

- Схлестнулись, - сухо ответил Иванов, который в душе был за Руцкого, а не за Ельцина, но никому, даже жене, этого не выдал.