След облака

Ермилов — журналист местной газеты. Пишет о сельском хозяйстве. По ночам у него стучит машинка.

Ермилов ходил по комнате. Комната мала для его грузного тела. Он остановился, долго смотрел в окно, потом резко повернулся. Приготовьтесь — Ермилов будет философствовать. Смысл жизни. Жизнь и смерть — что-нибудь эдакое глубокое. Да, начинается.

Счастье человеческое недостижимо. Самые несчастные народы — цивилизованные. Дикий же человек, хоть умирал в тридцать лет, хоть всю жизнь тратил на то, чтобы убить мамонта, не думал о счастье и потому уже был счастливее нас. Бедное человечество, год от года оно будет несчастнее, хотя есть и пить будет лучше, и только смерть — единственная его цель, и в этом смысл жизни. Но гораздо страшнее старость. О, старость гораздо страшнее.

Ермилов перевел дыхание, вытер пот с морщинистого лба, с короткой рыхлой шеи. Внезапно обернувшись к старику, он спросил:

— Дедушка, а для чего живет человек?

Старик растерянно улыбнулся, заюлил, заметался в кресле.

— Человек? Живет он… а чтобы… живет он… живет он, — старик засмеялся мелким заискивающим смехом.

Победно взглянул на собеседников Ермилов. Он тяжело дышал. Пот катился по его измятому лицу.

— Великолепно! — воскликнул он. — Великолепно! Вы правильно сделали, Геннадий Васильевич, что взяли его к себе. Мудрость — вот непреходящая ценность мира. Мудрость и доброта. Вот это кольцо доброты, которым мы должны окружить себя, спасет человечество. Если каждый сделает по-настоящему доброе дело для трех-четырех человек, мир будет окружен поясом добра. Он вам чужой человек. Но вы сделали для него доброе дело. Так и должно быть. Я жму вашу руку, — и Ермилов действительно сжал руку Кошелева.

Вскоре он ушел.

Начал собираться и Климов. Кошелев вышел проводить его. У подъезда они остановились.

— Так зачем тебе нужен старик?

— Как зачем? — растерялся Кошелев. — Нет-нет, он мне не нужен. Просто тетка попросила. Она меня вырастила. Да и жалко человека.

— Ты молодец. Я бы так не смог. Ну, отец, мать, я понимаю. Обязанность, долг. А чужой старикан, да еще с очень большим приветом, — я бы не смог. Ты молодец.

— Да брось. Что вы все — доброта, молодец. Какую-то малость сделал, уже молодец. Я иначе не мог. Нужно ведь помогать друг другу.

— Нет, чего там, молодец. Просто так, бескорыстно — молодец, — и, махнув рукой, Климов ушел.

Старик лег на кровать, Кошелев на раскладушку. Старик быстро заснул. Кошелев заснуть не мог. Раскладушка скрипела, мешал яркий лунный свет. Чтобы спрятаться от него, Кошелев отодвинул раскладушку к двери. Но сна не было. Как же так: он здоровый человек, Кошелев, он труженик, а труженики спят богатырским сном. Но этот богатырский сон не приходил. А когда долго не можешь заснуть, чувствуешь, что ты стареешь. Ты давно вышел из возраста, в котором взрослеют, ты давно в возрасте, когда стареют. И взрослый возраст требует собственного взгляда на мир, на свою жизнь. И что же: как он живет? Приходится признать, что собственных взглядов у него нет. Так, только текучка, быт, получка, случайная книга — вялая жизнь. Ах, бессонница! И зачем-то заставляешь ты вспомнить детство, довоенное безоблачное детство, и Конька-Горбунка, и гуси-лебеди летят по небу, и сестрица Аленушка спасает несчастного своего братца, и вся семья цела, и отец, и мать, и брат Коля; и нет еще далекого Свердловска, и не клюют еще девочки семечки своей эвакуации, и не поют еще песню про цветочницу Анюту; и тетя Маша, ненаглядная тетя Маша, не считает еще тридцать восемь ремесленных его рублей; не вздыхает сосед-инвалид, не скрипит протезом, не выворачивает душу вздохом «не жисть, а жестянка». Вот что делает с человеком бессонница. Но, слава богу, есть в ночи такой момент, когда сон все-таки приходит. Эх-хе, с Тасей бы помириться. Сыну без отца нельзя. Он уже большой — восемь лет, в школу ходит. Очень понятливый растет, в отца пошел.

И только Кошелев почувствовал, что он сейчас заснет, как услышал скрип кровати. Он увидел, что старик сидит, обхватив острые колени и согнув горбатую костлявую спину. Луна выбелила его, старик вытягивал тощую шею, поворачивал к луне белое лицо. Глаза его были закрыты — старик спал. Вдруг Кошелев услышал, что старик плачет. Старик спал и плакал тоскливым плачем.

Жалость охватила Кошелева. До тошноты, до спазмов в горле жалость. Да, он сделает все, чтобы старику было у него хорошо. Он не злодей, Кошелев, он добрый человек. Это ложь, что люди друг для друга чужие, что каждый живет в своем мире и нет возможностей этим мирам сообщаться. Это ложь. Человек человеку всегда родственник, пусть очень дальний, но родственник, и это родство — в добре, которое люди делают друг другу.

И, успокоенный этими мыслями, Кошелев заснул.

А жизнь пошла дальше. Старик жил тихо, с соседями не ссорился, поджечь квартиру не пытался, ел то, что давали ему Кошелев и столовая. Деньги на него, как было обещано, присылали вовремя. Присылали из четырех мест по десяти рублей. Конечно, этого было мало.