След «Семи Звезд»

Никон? Ну да, все верно. Именно здесь опальный патриарх провел самые тяжелые пять лет своей ссылки – с 1676 по 1681 год.

А до этого десять лет томился заточенным в соседнем, Ферапонтовом монастыре. Хотя назвать это «заточением» вряд ли можно. Не смирившись с утратой своего влияния, капризный и властный Никон не переставал надеяться на скорое возвращение государевой милости и требовал от монахов патриарших почестей и привилегий.

Монастырские власти, не уверенные в том, что бывший патриарх не окажется снова в Москве, покорно выполняли все его требования. По указанию Никона для него были выстроены особые хоромы, а посреди Бородавского озера из камней крестообразно насыпан остров, на коем Никон водрузил деревянный же крест и подолгу проводил время в молитвах да уединении.

Что ж, самое время поспешить в Ферапонтов. Возможно, там еще сохранились какие-нибудь следы.

Сердце, однако, подсказывало, что вряд ли. Уж больно прытки оказались святые сестрицы. Куда за ними угнаться на санях, пусть и запряженных тройкой с колокольцем?

А колоколец печально звенел в такт его мыслям.

Чем же могут быть заняты думы здорового юнца? Уж верно не пыльными харатьями да пергаментными книгами. И даже не чарой зелена вина.

Все так. Иван думал о ней, о Брюнетте.

Играя, мальчики желают ясна ведра,Прекрасно дав тебе лице природа щедра,В меня влияла страсть желать твои красы,Те после солнца ждут прохладныя росы,Я после, как бы твой взор узрел, свет милый,

Тот час бы мысли все откинул прочь унылыИ милости росы твоих бы ожидал…

Никак не мог взять он в толк, что с ним, собственно, происходит. Мало ль в его жизни было смазливых бабенок? Да пруд пруди! Стоило ему лишь выйти на Невскую першпективу, как девчонки так и зачинали виться вокруг него змейками. Ему даже приходило на ум сравнение себя с неким индийским факиром, играющим на дуде и своею музыкой заставляющим кобру выделывать па в такт завораживающим звукам. Видел как-то таковое представление в ярмарочном балагане, и оно навсегда запало ему в память.

И чего они в нем находят? Ну, не урод, положим. Даже можно сказать, красавец, хотя и не писаный. Густые русые волосы до плеч, румянец во всю щеку, серо-зеленые глаза. Стать не богатырская, в гвардию не возьмут, а и не хилый недоросток. Руками подкову согнуть может. И в фехтовальных забавах часа два простоит без одышки. Да ведь девицам не того надобно.

Краса и крепость телесная – это еще полдела. Надобно ж доказать, что ты не лыком шит. Ну, продержался в любовной возне молодцом полчаса-час, а что дале? Конфузия после недолгой баталии? Чтоб закончить все великой викторией, следует поболе постараться.

Защитницы тех крепостей, кои довелось брать Ивану штурмом, в конце концов, всегда вывешивали белые флаги и кричали победителю виваты. Кто этак тихонечко, едва слышно, уткнув ему в разгоряченное плечо зареванный носик, а кто и в полный голос, по-звериному рыча и царапаясь.

Однако то был лишь зов естества, молодой плоти. Душа же его молчала.

Но ныне, знай и верь, что дух мой воспылал,Зажженной красотой твоей, зажженной взглядом.Как в жаркой день к ключам бежит пастушка с стадом,Или в кустарниках спешит себя укрыть,Отраду там себе желая получить,Так тщусь и я себя скрыть от любовна зною,В твоих красах ищу прохладного покою.

Нет, положим, раз или два его таки доставал Амур своими стрелами. Но предметы воздыханий были столь недосягаемы, что через месячишко-другой любовная тоска улетучивалась.

Так, например, случилось у него с Лизаветой Михайловной.

Когда стал вхож в дом Ломоносова, он втрескался в профессорскую дочку по уши. Одно время даже перестал являться к Михайле Василичу, чтобы не встречаться с «ангелом неземным» (академик же отчего-то все звал ее «кузнечиком»), за что получил немедленную взбучку от тяжелого на руку наставника.

Явился тот к нему в дортуар[11] и едва ли не за шкирку отволок нерадивого помощника к месту службы. Не желая слушать никаких оправданий. Это отеческое наставление и привело Ивана в память. Он стал смотреть на Лизу другими глазами. Словно на младшую сестрицу, что ли.

Другой раз это произошло год назад.

На машкераде в доме у президента Академии, куда привел его Ломоносов, поэт встретил прелестную Маску. Сказать, что все было при ней – значит, ничего не сказать. Это было само совершенство. Идеал женской прелести. Ожившая Венус.

Господин копиист мгновенно потерял голову. Стал столбом возле стены и принялся пожирать свою прелестницу жадным взором.