След в след

После этого заседания я все чаще и чаще слышал, что разоблачения, сделанные Кострюковым, подорвали доверие товарища Сталина к Берии и к руководимому им Министерству государственной безопасности и что ему в преемники он готовит самого Константина Николаевича. Эти слухи становились все настойчивее, пока ненастным мартовским утром я, раскрыв только что доставленный из Москвы номер «Известий», не увидел на первой странице в траурной рамке портрет моего дорогого друга, однополчанина Константина Николаевича Кострюкова.

Умер Костя Кострюков, умер, как говорилось в некрологе, на боевом посту от кровоизлияния в мозг. У многих из нас возникло тогда подозрение, но фактов ни у кого не было. И только в 1953 году, когда Берия, многие годы возглавлявший МГБ, был разоблачен как агент английской разведки и расстрелян, мы поняли, кто убил Костю. Да, Константин Николаевич Кострюков погиб как герой.

Семейная революция

Прошел год после смерти отца, прежде чем я сумел выкроить время и начать разборку нашего архива. Было лето, но погода стояла холодная, почти каждый день шел дождь. Мои были на даче и должны были вернуться только через неделю. Я уж и забыл, когда последний раз оставался один в нашей большой, почти коммунальной по числу душ квартире.

Начал я с отца. Целыми днями, смотрел письма, фотографии, дореволюционные справки и дипломы, газетные вырезки, мандаты. Фотографии особенно занимали меня. Их было много, отец любил сниматься и на фотокарточках всегда выглядел веселым и здоровым. В жизни, к сожалению, так было нечасто.

Вот самая ранняя фотография отца. Ему год или чуть больше. Мать, прямая и высокая, держит его на руках; сзади, обняв ее за плечи, стоит мой дед, земский статистик. Первая фотография отца в гимназической форме: ему шесть лет и он зачислен в приготовительный класс. Больше всего меня занимает отец тех же лет, что и сейчас мне. Мы похожи, лицо его уже далеко не молодо, грань между зрелостью и старостью пройдена. Я смотрю фотографии уже несколько часов, откладываю, беру снова. Отец уже прошел свой путь, я еще иду. Я уже говорил, что мы похожи. Кажется, я повторяю и его путь. Думаю, что и умру, когда мне будет столько же лет, сколько ему. Но это не важно, главное, что теперь я на передней линии, первый в очереди.

Среди других бумаг я нашел в его столе большую синюю папку с документами, относящимися к семейной реформе. Я много раз о ней слышал, знал, что в папке хранятся проекты, подписанные самим Иосифом Виссарионовичем, но ни разу ее не видел. Отец берег папку как зеницу ока и никогда никому не показывал. Я даже не знал, что он держит ее дома. Теперь она моя. Кончившись, жизнь отца со всем, что в ней было, и с этой папкой тоже, стала моей жизнью, продлила ее назад, в прошлое. Моя жизнь сравнялась с его и пошла дальше.

Наша квартира всегда была проходным двором, заполненным родными и двоюродными дядями и тетями с бесконечным сонмом своих детей, оставшихся в памяти братьями и сестрами, приезжавшими неведомо откуда и так же неожиданно исчезавшими. Я был заворожен этой круговертью появлявшихся в моей жизни родственников. В их письмах, составивших хронику нашей семьи, смерти, любови, карьеры соединялись с обычными браками, за которыми следовало появление детей – моих новых родственников, и разводами, после которых они переезжали в другой город, почти всегда почему-то через Москву, через наш дом.

Эти переезды только казались случайными, с удивлением я обнаружил, что, как только один из гостей уезжал и место освобождалось – поводы были основательны: те же любовь, карьера, развод, смерть, на смену ему почти немедленно приезжал другой. Теперь я понимаю, что виной такому столпотворению был сам отец, его боязнь пустоты, начавшаяся еще в детстве и ставшая почти болезнью после месяца заключения в одиночной камере в декабре 1906 года.

По образованию отец был юристом, специалистом по истории семейного права. Еще в 1903 году он стал членом партии, дрался на Краснопресненских баррикадах в девятьсот пятом, однако в десятом году, уже в эмиграции, отошел от партийной работы, поступил на юридический факультет Лувенского университета и всецело занялся наукой. На жизнь он зарабатывал репортажами о сенсационных судебных процессах в Европе, которые писал для десятка газет и журналов самого разного направления, от социал-демократов до октябристов. В 1917 году отец вернулся в Москву, а в двадцать третьем в издательстве «Недра» двумя тиражами вышла его первая книга «Социалисты о семье и браке (от Кампанеллы до Маркса)», наделавшая много шуму. Книга привлекла внимание Сталина, который предложил отцу стать его референтом по этим вопросам. Тогда же отец начал преподавать в Московском университете.