След в след. Мне ли не пожалеть. До и во время

В свидетельстве квартирной хозяйки лишь на первый взгляд нет ничего необычного, однако если мы вспомним, как болезненно Ленин всегда относился к любым попыткам оторвать его от работы, как он экономил каждую минуту, чтобы отдать их на писание статей и больших теоретических трудов, а с другой стороны, вспомним, что, по свидетельству близких, Ленин не слушал и не понимал современной ему музыки – любимым его композитором всю жизнь был Бетховен (кстати, Скрябин Бетховена не переносил, вообще не считал за композитора), – то вывод напрашивается: у Ленина должны были быть веские основания, чтобы так резко изменить жизнь.

Исходя из этих фактов, Трогау предположил, что Скрябин весь тот месяц играл Ленину музыку из своей “Мистерии”, а также давал подробнейшие объяснения – как, где и когда она должна быть поставлена. Судьба скрябинской “Мистерии” загадочна: известно, что он писал ее много лет, с другой стороны, специалистам, которые занимаются его творчеством, не известна запись ни одного фрагмента. Друзья Скрябина в один голос утверждают, что он играл кусок из “Мистерии” лишь раз, за десять лет до смерти, те самые “Колокола”; впрочем, и “Колокола” записаны не были. Ноты же других частей исчезли и вовсе без следа.

Что же заставило Скрябина выбрать именно Ленина для первого прослушивания “Мистерии”, почему он отказал в этом праве своим старым почитателям? Объяснение, считал Трогау, может быть только одно: Скрябину дано было знать, что он не получит благословения стать мессией; намеренья высших сил изменились, их выбор теперь остановился на Ленине. Ленин и поведет народы земли ко всеобщей гибели, дабы потом они, очищенные огнем и смертью, могли воскреснуть и возродиться вновь. Скрябину было сказано, что откровение, давшее ему возможность заглянуть в самые глубины бытия и написать “Мистерию”, не было ложным – всё случится точно так, как там написано, однако сейчас роль его окончена, “Мистерию” надлежит передать Ленину, который и явится ее постановщиком.

Следующим шагом Трогау было предположение, что в ленинских рукописях, начиная с конца 1914 года – возможно, и в неопубликованных – должны были остаться следы скрябиновской “Мистерии”, однако найти их ему долго не удавалось. Лишь в 1927 году, совсем по другому поводу разговаривая с Надеждой Константиновной Крупской, он узнал, что у Ленина была собственная хитроумная система стенографической записи, которая позволяла не только быстро записывать, но и одновременно шифровать услышанное. Ключ к шифру Ленин скрывал и от нее – очевидно, опасаясь, что если Крупскую будут пытать, она не выдержит и выдаст тайну. Надо было искать. Возможно, будь у Трогау хоть доля сомнения, что Ленин записал “Мистерию”, он бы спасовал, не взялся за эту задачу.

Как-то, смеясь, он говорил нам, – сказал Ифраимов, – что две вещи похоронили последние его опасения на сей счет: слова Ленина, что революция – это искусство, и слова противников Ленина, говоривших, что он разыграл революцию как по нотам. Расшифровка кода заняла у Трогау четыре года напряженного труда, а дальше стало ясно, что, например, знаменитая ленинская работа “Государство и революция” вся есть не что иное, как тщательная запись одной из главных тем “Мистерии”. Сложную картину дали выборочные расшифровки других ленинских сочинений. В общем, – говорил Ифраимов, – Трогау полагал, что все поздние работы Ленина, вплоть до написанной на смертном одре статьи “О кооперации” и “Письма к съезду”, политического завещания Ленина, на самом деле тоже являются частями зашифрованной партитуры “Мистерии”.

Работа Трогау, – продолжал Ифраимов, – была, как я уже говорил, прервана в начале, тем не менее два переведенных им фрагмента (один – вступления, другой – главной темы), не были изъяты при обыске и чудом уцелели. Сегодня я их захватил, и, возможно, они будут вам полезны».

Здесь, в своем «Синодике», я привожу трогауский перевод ленинской стенограммы без всяких изменений.

* * *

«Запахи – равноправная составляющая партитуры Скрябина, иногда в отдельных ее частях они даже выходят на первый план, оттесняя и световые эффекты, и собственно музыку. Звуки медленно остывают, холодеют. “Мистерия” вся соткана из смертей, и агонии выписаны Скрябиным с почти медицинской дотошностью; бывает, что это ложный конец, тема длится, длится, всё в ней уже измучено, искривлено, всё вызывает у нее боль, но это еще не агония, идет долгая борьба со смертью, весы колеблются, а потом тема вновь поднимается; он играет ее мощнее, мощнее, и это как с человеком. Человек может вытерпеть многое, кажется, что он вообще может вытерпеть всё, и в этом, в том, что человек может всё вытерпеть, что для него нет предела ни в грязи, ни в мерзости, ни в подлости, ни в страданиях, ни в унижениях, ни в зле, – апофеоз и торжество жизни, по Скрябину.