След в след. Мне ли не пожалеть. До и во время

«Не следует думать, Алеша, что единственное, чем занималась де Сталь после семнадцатого года, – помогала Сталину пробиться к власти, – продолжал Ифраимов. – Это, конечно, неправда. Львиная часть ее времени уходила не на Сталина, а на работу, связанную с членством в стародавней группе “Эвро”, той самой, которая мечтала о превращении России в страну гениев. В двадцатые годы “Эвро” переживала жестокий кризис. Когда-то, еще при ее создании было решено, что она должна остаться закрытым тайным обществом, – у страха глаза велики – и после измены Ткачева было постановлено вообще отказаться от приема новых членов. Это было грубой ошибкой, и результат не заставил себя ждать. К началу Гражданской войны, то есть к тому времени, ради которого группа жила, которого ждала и молила, работоспособных членов уцелело лишь двое – де Сталь и профессор психиатрии доктор Трогау, другие умерли, погибли или сделались немощными стариками.

Де Сталь давно пыталась отменить нелепый пункт устава, семь раз с 1910 по 1920 год она ставила вопрос на голосование, но ни разу не получила большинства. В итоге “Эвро” тихо старела и слабела. Все-таки, пока Трогау и она были живы, группа тоже жила, оба они делали всё мыслимое, чтобы программа-максимум “Эвро” была выполнена.

Революция и Гражданская война – “Эвро” считала их главными испытаниями, через которые стране предстояло пройти, – свершились, теперь Россия имела право возглавить силы добра и начать долгую-долгую битву, решающую битву в истории, которая, как сказано в Апокалипсисе, должна будет завершиться конечной победой над силами мирового зла и торжеством праведных. Де Сталь знала, что в грядущей битве душа человека очистится, освободится от первородного греха, человек оставит, отвергнет всё злое и снова возвратится к Богу, снова, на этот раз навечно, соединится с Ним.

Надежды, возлагаемые “Эвро” на революцию, оправдались: разрушив до основания старое общество, многократно перемешав всех и вся, сделав так, что люди, бывшие наверху, оказались низвергнуты в самый низ, в ад, в бездну, а их место заняли другие, без роду и племени, она не только безмерно обогатила опыт народа; голод, холод, холера, тиф, расстрелы заложников, убийства братом брата, сыном отца стали частью нормальной, обыденной жизни; но самое важное – она освободила нас от прежних правил и условностей, показала необязательность, иллюзорность, потрясающую, ни с чем не сравнимую хрупкость старого мира – ведь он рухнул в один день, потрясающую непрочность тех уз, которые держали в заточении мозг гения и его душу, говоря: “это можно, а это забудь, это нельзя никогда ни при каких обстоятельствах”.

И вот гений, теперь зная, что он сильнее общества, что он на всё имеет право, – раскрылся, вышел на свободу. То был праздник, фейерверк, настоящая вакханалия гениальности, но, к несчастью, большевики не сумели ею воспользоваться. Занятые борьбой за власть, они даже не заметили, что гении умирают от болезней, от голода: в разруху им и детям приходится труднее всего; еще хуже, что тысячи их собратьев без всякой необходимости – просто потому, что, как говорили в ЧК, высовывались, не сидели тихо, – были расстреляны. И уж совсем непростительно, что революция выпускала или даже насильно высылала гениев из страны; это было предательством, настоящей диверсией против сил добра.

Пытаясь спасти то, что еще можно было спасти, де Сталь с января 1918 года буквально бомбардировала ЦК и Совнарком письмами, обращалась и лично к Ленину с требованием принять меры. С ней как будто соглашались, говорили, что положение и впрямь нетерпимое, но всякий раз находились более неотложные вещи. Она уже стала отчаиваться, однажды даже сказала Трогау, что никого ни о чем просить больше не будет, сил у нее нет.

Лишь в 1922 году Ленин неожиданно сам позвонил ей домой и сказал, что если у нее есть конкретные соображения о создании Института природной гениальности, они готовы их заслушать через неделю на очередном заседании Совнаркома. Но, добавил он ласково, пускай не обольщается: шансов немного, и не только по причинам финансовым, – есть идеологические возражения. Все-таки он постарается ее поддержать, Сталин тоже говорил, что будет голосовать “за”.