Следствие не закончено

И Федор Федорович решил обратить разговор в шутку.

— Вот уж не думал, что вы, Антон Антонович, такой остряк! — сказал он, с интересом рассматривая румяное, исполненное служебной многозначительности лицо Повидло.

— Остряк?!

— Ну как же — возглавить, направить в русло, увязав предварительно… А то еще — пресечь! Затрепали мы эти слова, товарищ Повидло. И правильно сказал на активе Василий Васильевич… нашему брату дай волю, так возглавителей этих самых у нас разведется больше, чем таких вот простых, хороших тружеников!

— Что я слышу? — удивленно и радостно, пожалуй, спросила Вера.

— Шутят они, — высказал почтительную догадку еще более удивленный словами Федора Федоровича Повидло.

— Нет, шутки в сторону!

Потугин действительно не шутил.

Просто он неожиданно увидел в поведении Повидло что-то вроде удачно выполненной карикатуры и на самого себя. Да и вся его деятельность после столь волнительного объяснения с Верой в роще показалась вдруг Федору Федоровичу куда менее значительной, чем представлялась до сих пор.

«Возглавить и нацелить! Выяснить и внедрить! Пресечь!..»

А воздвигать собственными руками города, выплавлять металл, строить домны, локомотивы, летающие экспрессы, смирять реки, засевать хлебом нетронутые просторы сибирских земель — это кто будет делать?

Много, не десятки, а сотни раз читал Федор Федорович в газетах, в журналах, книгах и по радио слушал подобные призывы, обращенные к таким, как он, людям — молодым и сильным, способным творить, создавать, строить.

Слушал, но как-то по-настоящему не задумывался. А если и возникало иногда сомнение, на ум сразу же приходили доводы — веские и успокоительные:

«Поскольку его старшие товарищи, учитывая его ум, организаторские способности и служебное радение, поручили ему, не кому-либо другому из его сверстников, а именно ему, Ф. Ф. Потугину…»

Разве это звучит не убедительно?

И разве он не оправдал оказанное ему высокое доверие?

Вот почему искренне изумилась, а затем и встревожилась мамаша Федора Федоровича, когда ее сынок — до сих пор такой благоразумный — высказал ей свои, судя по его виду, не на шутку волнующие его соображения.

Да еще и сравнение глупое привел: с фикусом сравнил самого себя.

— Прости меня, Федюша, но… когда ты идешь в отпуск?

Фелицата Ивановна спросила совсем не то, что хотела, потому что при разговоре присутствовал ее брат: хоть и свой человек Аркадий Иванович, но ведь он пришел к сестрице и племяннику не просто в гости.

А Фелицата Ивановна посоветовала братцу дождаться самого Федора Федоровича и переговорить с ним лично. «А мой Федя не выносит подсказки. Даже от меня; все сам, все сам… И вообще в последнее время Федюша очень изменился. Очень! И то сказать: с молодых лет в таких заботах!»

Впрочем, Аркадий Иванович и сам уловил перемену в настроении племянника уже в самом начале разговора, происходившего за домашним ужином, на уютной, обсаженной кустами сирени терраске.

— К сожалению, дядя Аркаша, я не могу сейчас заниматься такими делами, как устройство ваших свинок. Несерьезно все это! — сказал Федор Федорович, даже не дослушав густо мотивированной претензии Аркадия Ивановича. — И вообще…

— Что вообще, Феденька? — спросила Фелицата Ивановна, сразу уловившая, что дело тут не в «устройстве свинок».

— Не за свое дело я взялся. Потому и живу… неинтересно, — сказал Федор Федорович и, насупившись, стал пристально рассматривать узор на тарелке, причем так заинтересовался, что даже взял тарелку в руки.

— Это кто вам сказал, Федор Федорович, ересь такую? — спросила мать с нездоровой вежливостью.

— Никто. Совесть собственная.

— Со-овесть?! — Чего-чего, а такого ответа от сына Фелицата Ивановна никак не ожидала.

— А что ты думаешь, Фиса, это совсем не плохо, когда человек о душе задумался. Об этом даже Лев Николаевич Толстой писал, — наставительно заговорил Аркадий Иванович, потерявший надежду подладиться к своему руководящему племяннику. — А то я смотрю, некоторые люди забыли, что и слово такое существует — совесть! Вот и к школьному совету вернемся: как вы думаете, чему могут научить наших деток такие учителя?

— Подожди ты со школьным советом, — Фелицата Ивановна сердито покосилась на брата — грузного, как и она, благообразно лысеющего. Потом ближе придвинулась к сыну, взяла из его рук тарелку, поставила ее на стол и произнесла многозначительно: — Все понятно!

— Что вам понятно, мама?

— Я так и знала, что это ваше легкомысленное увлечение к добру не приведет!

— Так, так, так… Шерше ля фам! — Аркадий Иванович, как человек воспитанный, попытался разрядить шутливой фразой возникшую за столом напряженность. И в какой-то степени это ему удалось: во всяком случае, Федор Федорович улыбнулся и, откинувшись от стола, сказал весело:

— Правильно, дядя Аркаша, — что шерше, то шерше!

Потом, заглянув в сердито напряженное лицо матери, сказал уже серьезно. И твердо:

— Да, мамочка, я женюсь!

Открытие бани состоялось в начале сентября.