Следы на песке

– Наверно, песчинка попала, – сказала Ракеле. Это была явная ложь.

Официант возник словно ночной кошмар.

– Господа уже выбрали?

– А что у вас есть? – спросил Монтальбано.

– Рыба, жаренная в масле, рыба на решетке, рыба-меч в любом виде по вашему желанию, барабулька по-ливорнски…

– Мне только салат, – сказала Ракеле. И добавила, обращаясь к комиссару: – Прости, но больше я не съем.

– Ну что ты. Я тоже возьму салат. Но…

– Но?.. – повторил официант.

– Добавь туда оливок, маслин, сельдерея, морковки, каперсов и всего, что придет на ум повару.

– И мне то же самое, – попросила Ракеле.

– Желаете еще бутылочку вина?

В бутылке оставалось еще на пару бокалов.

– Мне достаточно, – сказала она.

Монтальбано покачал головой, и официант удалился, вероятно, слегка расстроенный скромными размерами заказа.

– Прости, – сказала Ракеле. – Я встала и ушла, ничего тебе не сказав. Но… в общем, мне не хотелось плакать при тебе.

Монтальбано молчал.

– Иногда – к сожалению, довольно редко – на меня накатывает, – продолжила она.

– Почему к сожалению?

– Знаешь, Сальво, я вряд ли стану плакать от огорчения или от боли. Все держу в себе. Так уж я устроена.

– В участке ты плакала, я видел.

– Это было во второй или третий раз в жизни. И при этом, как ни странно, на меня накатывает неудержимое стремление расплакаться в некоторые минуты… счастья… Нет, пожалуй, это слишком громкое слово. Скорее, когда я чувствую внутри большой покой, умиротворение, когда все узлы распутаны… Довольно, не хочу наскучить тебе описанием своих душевных состояний.

И на это Монтальбано ничего не сказал.

Но тем временем он спрашивал себя, сколько же разных Ракеле живут в одной Ракеле. Та, с которой он познакомился в участке, – умная, рациональная, ироничная, сдержанная; та, с которой он имел дело во Фьякке, – женщина, которая цинично добилась желаемого и при этом оказалась способной в один миг раскрепоститься, утратив всякую трезвость, всякий контроль; та, что сейчас сидела перед ним, – женщина ранимая, признавшаяся ему, пусть не сказав это открыто, насколько она несчастлива, раз столь редкими для нее были мгновения покоя, мира с самой собой.

Но, с другой стороны, что он знал о женщинах?

«Вот извольте, этот список красавиц…», как исполнил бы моцартовский Дон Жуан, а списочек-то скудноват – раз-два и обчелся: один роман до Ливии, потом Ливия, потом двадцатилетняя девушка, имя которой даже вспоминать не хочется, и вот теперь Ракеле.

А Ингрид? Ну, Ингрид – особая статья, но в их отношениях демаркационная линия между дружбой и чем угодно иным и правда весьма тонка.

Женщин он за время своих расследований узнал, конечно, много, но это были знакомства при особых обстоятельствах, а женщины в таких случаях всегда старались казаться иными, чем они были на самом деле.

Официант принес салат, освеживший язык, нёбо и мысли.

– Хочешь виски?

– Почему бы и нет?

Заказали, им сразу принесли. Настало время поговорить о деле, беспокоившем Ракеле.

– Я принес журнал, но оставил его в машине, – начал Монтальбано.

– Какой журнал?

– С фотографиями лошадей Ло Дуки. Я тебе говорил по телефону.

– Ах да. И, кажется, я тебе сказала, что у моего коня было треугольное пятно на боку. Бедный Супер!

– А как случилось, что ты увлеклась лошадьми?

– Отец заразил своей страстью. Ты, конечно, не знаешь, но я была чемпионкой европейского уровня.

Монтальбано изумился:

– Серьезно?

– Да. Дважды выигрывала конкурс на Пьяцца ди Сиена в Риме, побеждала на скачках в Мадриде и Лоншане… Славные были времена. – Она смолкла.

Монтальбано решил играть в открытую:

– Почему ты так хотела со мной увидеться?

Она вздрогнула – не ожидала вопроса в лоб. Потом выпрямилась, и комиссар понял: перед ним снова та Ракеле, что была при первой встрече в участке.

– По двум причинам. Первая – сугубо личная.

– Расскажи.

– Поскольку после моего отъезда мы вряд ли увидимся, я хотела объяснить тебе мое поведение во Фьякке. Чтобы у тебя не осталось искаженного впечатления обо мне.

– Не надо ничего объяснять, – сказал Монтальбано, резко ощутив, как его вновь накрывает волной неловкости.

– Нет, надо. Ингрид – а она меня хорошо знает – должна была предупредить тебя, что я… Не знаю, как сказать…

– Если не знаешь, как сказать, то и не говори.

– Если мужчина мне нравится, по-настоящему, глубоко – а такое со мной нечасто случается, – то я не могу не… начать с ним с того, что для других женщин – финишный рубеж. Вот. Не знаю, насколько я…

– Ты отлично все объяснила.

– А потом – два варианта. Либо я и слышать не хочу об этом человеке, либо стараюсь как-то удержать его рядом с собой, в качестве друга, любовника… И когда я сказала, что ты мне понравился (кстати, Ингрид передала, что тебя это огорчило), я не имела в виду то, что между нами произошло. Я имела в виду то, каков ты, твои поступки… в общем, тебя как человека. Понимаю, моя фраза могла быть неправильно истолкована. Но я не ошиблась, раз ты подарил мне этот вечер. И закроем эту тему.

– А вторая причина?

– Она касается украденных лошадей. Но я передумала и теперь не знаю, стоит ли тебе об этом говорить.

– Почему нет?