Слепая любовь

— Будем считать, что на сладкое подали Моцарта. Даже музыка звучит здесь как-то… — Вера не могла сразу найти слово, — …материально! Сытно! — И тут ее прорвало: — Извините меня за грубость. Я вам очень благодарна, все было чудесно! Но я постоянно считаю — ах, я знаю, что неприлично считать чужие деньги, но ничего не могу с собой поделать! — все время считаю, сколько все это стоит. У меня лаборанты третий месяц зарплату не получают. Лабораторию вообще скоро прикроют. Мышей нет, реактивов нет, да ничего нет! Один голый энтузиазм. А я тут сижу, объедаюсь, как купчиха… Вот я сейчас этого омара! — с каким-то отчаянием сказала она и, неловко пощелкав щипцами для разделки, шлепнула на свою тарелку огромную клешню.

Андрей сделал знак официанту, и Моцарт сменился Брамсом. Свечи оплавлялись, и причудливые тени плясали на лице Андрея. Вера не могла понять, что он думает и что чувствует…

Через три дня у проходной института остановился белоснежный трейлер с иностранными номерами. Усатый поляк с орлиным носом и налитыми кровью глазами ворвался на проходную и обрушил на глуховатого вахтера лавину польско-русских ругательств.

— Глупота росыйска! — ревел он. — Матко Боска! Холера! Не спалем три сутки! Як пес! Сам кармилем, один мне угрызл — от ту! — Поляк тыкал в лицо вахтеру палец, обмотанный грязной тряпочкой.

Испуганный вахтер позвонил директору. Тот спустился и услышал нечто странное и даже пугающее:

— Все живы! Як Бога кохам, все паскуды живы! Ни один не здехл! — гордо провозглашал поляк, причем выразительно указывал в сторону трейлера.

Директор принюхался. От трейлера воняло. Поляк потупился:

— Кармичь — кармилем, але сране не убиралем…

Директор перешел на английский. Поляк закивал и ответил по-немецки. Наконец усатый полиглот сообразил и достал кучу бумаг. Директор просмотрел их и велел вахтеру найти Веру. Страж науки бросился к телефону.

Пол-института висело в окнах. Вера уже бежала, вспоминая все свои прегрешения.

Поляк спросил ее фамилию, заглянул в удостоверение, расцвел и поцеловал ее руку в резиновой перчатке. А потом распахнул тяжелые двери трейлера.

— Проше бардзо! То для пани!

Вера обомлела. Трейлер был забит клетками с белыми мышами. Мыши были упитанные, здоровые, лоснящиеся, одна к одной. Мечта, а не мыши!

— Мы-ы-ши-и! — заорал Васька с пятого этажа.

Как он их увидел сверху?!

На этот крик сбежались все, даже глухой вахтер. Вокруг машины произошло нечто вроде маленькой революции. В первых рядах оказался Васька, он размахивал документами и бешено орал:

— Тут написано — по-английски, по-польски и по-русски, — что это для нашей лаборатории! Лично для пани Веры!

— Много ты знаешь по-английски, — ворчали самые нахальные лазутчики из других лабораторий. — Поровну надо делить…

— Хватит! — ответствовал Васька. — Наделились! Прошли те времена! Мыши наши — и точка!

Пока Васька ораторствовал, остальные шестеро сотрудников Вериной лаборатории с муравьиным усердием перетаскивали ценный груз.

— Эх, красавицы! — носились в толпе томные вздохи. — Наши такими никогда не бывают!

Мыши, действительно, выглядели на редкость упитанными.

Кроме живого груза, в глубине трейлера оказались какие-то коробки. Часть коробок вынесли, обмотав халатами, дабы не возбуждать нездоровых эмоций. Васька попрекал поляка на хорошем русском языке за то, что тот привез мышей днем, в рабочее время. Надо было ночью, тихонечко, и никто бы не знал… А теперь каждый начнет торчать под дверью да канючить насчет того, чтобы поделиться.

Поляк заставил Веру подписать все документы, долго тряс руку Ваське, видимо, принял его — по силе голоса и живости мимики — за важную персону; сел за руль, лихо развернулся и уехал в родную Варшаву, оставив на пятачке перед институтом недоумевающую толпу.

Директор обнял Веру за плечи и повел в свой кабинет, полушепотом что-то ей втолковывая. Вера мило улыбалась, но прищуренные глаза ее выражали несокрушимое намерение не поступиться ни единой мышью.

Андрей появился в лаборатории в самый разгар веселья. Сначала его долго допрашивали из-за закрытой двери, кто такой и зачем, потом признали за своего, приоткрыли дверь, мгновенно несколько пар рук втянули его в узкую щель, и дверь снова закрыли на ключ. Радостная суматоха царила в лаборатории. Расставляли клетки, распаковывали коробки, в которых оказались ценные препараты. На всех были новые зеленые халаты и кокетливые шапочки. Из карманов торчали резиновые перчатки.

Васька в одной руке держал телефонную трубку, в другой мензурку со спиртом, из которой изредка прихлебывал, и надменно цедил сквозь зубы:

— И не подумаем… Нечего им делать в виварии, они у вас там сразу околеют. Им здесь лучше в родных стенах. Ничего, сами уберем! Мы не белоручки, и много ли они накакают, хос-споди-и…

Тут он увидел Андрея, бросил трубку и завопил дурным голосом:

— Благодетель наш! Спонсорушка наш! Меценат! Кланяйтесь, детки!

“Детки” поклонились, роняя заграничные шапочки.

— Спирту благодетелю! Полную чару! — суетился Васька. — Пей до дна, пей до дна! — И затряс плечами, пытаясь изобразить цыганский танец.

Вера остановила вакханалию.