Слепень

Он откупорил шампанское, наполнил фужеры и провозгласил:

– За нашу годовщину!

– За нас!

– И за Париж!

Выпив шампанское, они снова обнялись, и обоим сразу стало не до яств, хотя сутки уже не ели ничего. О предстоящих опасностях, как и о минувших, сейчас не хотелось думать, единственное, что вызывало сожаление, это то, что через два дня закончится этот рай.

Впрочем, закончился он даже несколько раньше, чем оба они предполагали.

* * *

Утром Юрий поднял исписанный с двух сторон листок в косую линейку, подсунутый к ним под дверь. От кого было это послание, он понял, еще не начав читать, по запаху помойки, исходившему от него.

С одной стороны знакомым корявым почерком было написано:

Привет тебе, Васильцев!

Вот ты и в Москве. Думал тихо прибыть, но наши людишки всегда все видят, не спрячешься и на Луне.

Зашел бы ты, Васильцев, к нам, грешным, – ей-ей, соскучились по тебе. Да и, глядишь, мы тоже расскажем тебе кое-что интересное.

Ну а путь-дорогу к нам ты знаешь, учить тебя не надо. И не боись ничего, теперь мы люди смирные.

В общем, придешь – не пожалеешь.

С приветом, ФОМА

По сравнению с подобными письмами, попадавшими к нему прежде, это, подписанное Фомой, императором помоек, можно было считать даже вполне вежливым.

На обороте другими, но тоже знакомыми каракулями, было выведено:

И от меня тебе, Васильцев, приветик, соскучился по тебе.

Ничего плохого от тебя, окромя хорошего, мы не видели, чай, помним, кому тронами своими обязанные, а ежели что было не так – ты уж извиняй.

Вообще-то тронами своими они были обязаны в основном Полине, это она отправила в мир иной их предшественников,[23] но это уж мелочи. Юрий дочитал послание до конца:

А ежели придешь, то знаешь, чем утешить нас, сирот, пребывающих ныне, по случаю войны, в великой бедности.

Притарань, коли сможешь, этого самого, что сам знаешь, кила полтора – два, тебе будет не в тягость, а нам, сирым, будет в утешение.

Приходи, а то Фома тут давеча печалился: что это, мол, наш друг Васильцев не захаживал давно, может, обидели чем?

И Катерину твою приглашаем, тоже по ней оба соскучились.

В общем, с комсомольским приветом, ЛУКА

Юрий не стал долго раздумывать над тем, откуда нахватался этих «комсомольских приветов» Лука, король нищих, и поспешил показать Кате послание.

– Как им удалось нас тут выследить? – прочитав письмо, удивилась она. – Вход в дом сейчас николаевские гэрэушники наверняка пасут.

– А до этого кто пас? – ответил он вопросом на вопрос. И пояснил: – Когда мы в подъезд входили, я краем глаза увидел одного нищего. Не стал ни тебе, ни генералу говорить, думал, тот здесь случайно.

– А как они смогли проникнуть сюда, чтобы подсунуть это письмо?

– Ну, для них это не штука. Например, спуститься через чердак. А на чердак проникли известными только им ходами, они тут, в городе, знают любую щель.

– И что ж, по-твоему, они следили за этим домом все три года? – проговорила Катя.

Юрий пожал плечами:

– С них станется. Нищий – существо неприметное и терпеливое, и какая ему, в общем, разница, где милостыню свою собирать? Вполне мог кто-то из их людей и три года тут сидеть, держать под наблюдением этот подъезд. Вопрос в другом – идти нам туда (думаю, сейчас это вполне безопасно) или при нынешних обстоятельствах мы уже себе не принадлежим?

После некоторых раздумий Катя сказала:

– Полагаю, во всяком случае нам следует сообщить генералу Николаеву.

Юрий кивнул и направился к телефонному аппарату. Набрать номер он, однако, не успел – в этот самый момент раздался звонок в дверь.

Катя сунула руку в сумочку, а он, Юрий, пошел открывать, тоже на всякий случай держа в кармане руку на рукоятке своего парабеллума.

Но, открыв дверь, он увидел на пороге генерала Николаева, а у ног генерала терся белоснежный кот. Увидев Юрия, кот протяжно мяукнул, кинулся к нему на грудь и лизнул в щеку, что вообще-то котам не свойственно.

– Прохор?! – воскликнула Катя, тоже вышедшая в прихожую.

Да, без всяких сомнений, это был он, кот Прохор, когда-то дважды спасавший им жизнь.