Слепое пятно

Мама докурила. Молча стоит в дверях, выпускает из кухни тепло разогретого камина. В наш дом проникает зимний уличный ветер, но я знаю, что здесь все равно никогда не будет холоднее, чем между мной и папой.

Единственным человеком, в чьем одобрении и поддержке я нуждалась.

17 — белые лилии

Вторник. Сейчас.

Лежу на полу. По улице проносится гром. Cверкает красивая, но пугающая пурпурная молния. От испуга на улице лают собаки. Холодно и, кажется, плохо как в тот самый день, когда я навсегда поняла, что отец никогда не будет мной доволен.

— Микеланджело, — говорю в никуда, осторожно обнимаю себя за плечи и роняю слёзы на паркет, — ты не был виноват передо мной. Я ненавидела не тебя, а себя и то, что так и не смогла заставить папу собой гордиться.

Закрываю глаза. Вспышки разных ссор и скандалов, недовольных отцовских гримас, разочарованных взглядов и колких насмешек. Его холодность, отчужденность, нелюбовь. Всё это навсегда со мной. Дерево отцовской неприязни давно поселилось в моей груди и заполнило собой весь внутренний сад.

Здесь нет места живому. Все цветы и растения гибнут: их нельзя спасти. Его враждебное порождение сносит всё на своем пути: оно безжалостно отравляет почву, убивает любые другие ростки в саду, не дает мне вырастить в себе что-то хорошее. Считает, что я этого не заслуживаю.

Папы уже давно нет. Он не дожил до моего выпускного, первых экспедиций, лично собранной исследовательской команды, увековечивания моего имени в мировом союзе археологов. Он так и не узнал, что я закончила с красным дипломом. Тем самым, о котором он говорил, как о высшем доказательстве ценности знаний.

Он никогда не узнает, что сделал со мной и моим садом.

— Нет, — говорю на выдохе и вытираю слёзы вперемешку со слюнями тыльной стороной ладони, медленно поднимая себя с холодного пола, — нет, папа. Этому дереву пора убраться. Я не дам ему дальше меня калечить, чувствовать себя недостойной и неправильной.

Осторожно сажусь на край кровати и смотрю в окно: на небе показываются самые красивые молнии. Огромные, могущественные, уверенные. Каждая из них такая разная, неповторимая и уникальная. Закрываю глаза. Падаю на матрас, расплываясь в теплой улыбке осознания.

«Каждый человек — молния. Особенная, непохожая на других».

— Нет никаких диктовок, установок и правил. Твоё дерево засохнет и на его месте взойдут новые, красивые цветы. Я больше никогда не буду заслуживать любовь и признание у всех, кто хотя бы немного напоминает тебя, — тихо шепчу с закрытыми глазами и чувствую, как по щекам стекают слёзы облегчения.

В груди разрастается что-то теплое и родное, такое близкое и знакомое с детства. Впервые за долгое время я чувствую себя в безопасности с внутренней собой.

— Любви не нужны доказательства и подвиги, заслуги и достижения. Меня любили просто за то, что я есть. В том, что ты так и не смог меня принять, нет моей вины, — обнимаю себя за плечи и широко улыбаюсь.

Среда. Утро.

Не помню, как выключилась, но давно не чувствовала себя такой бодрой. По ощущениям словно заново родилась, хоть и проснулась вместе с ледяным порывом ветра — забыла вчера закрыть окно.

Приняла душ, быстро высушила волосы и залезла в шерстяной свитер. Сегодня у меня было одно важное дело, которое не терпело отлагательств — пора избавиться от всего ложного и фальшивого.

Вытряхиваю на кровать шкатулку с украшениями и швыряюсь различными неприличными платьями на плед: половина из них подарки Б. или его требования. Только сейчас до меня доходит жуткое осознание: вся эта одежда полностью совпадает со стилем Клэр. Кладу ладонь на место татуировки, слегка прижимая кожу.

«Зачем он кого-то наряжает в тебя? Предпочитаемый типаж? Привычка? Или завуалированная несбыточная мечта сделать тебе больно?»

От последнего предположения по телу расползается липкий страх, но я беру себя в руки и отгоняю эти мысли — с ней ничего не случится, они давно вместе и она в порядке, ей ничего не угрожает.

«На скольких девушек он поднял руку, скольких морально истязал и пытал? Я первая или у него давно наметан глаз на жертв? Как много людей от него пострадало?»

В голове парадом всплывают обрывки вчерашнего разговора с Солсбери. К горлу подступает тошнота, на руках появляется легкий мандраж, а во рту стоит гадкий привкус грязи. Изо всех сил мотаю головой в попытках отогнать от себя пугающие мысли.