Слепое пятно

Хватаю телефон с тумбы и быстро, как на автомате, фотографирую ненужные вещи — подаренные им платья и непрактичные сумки, огромное количество бальзамов для роста волос, поскольку Брайан не любил мои короткие. Цепочка от родителей Мика, браслеты и сережки от Брайана. На глаза попадается обручальное кольцо: я мягко беру его в руку и поглаживаю по родиевому покрытию шинки Основная часть кольца… Это — моя память о том, что меня любили даже с пустой и тёмной душой.

Возвращаю подарок мамы Мика себе. Осторожно беру цепочку из белого золота и надеваю на неё обручальное кольцо вместо подвески: я не надеюсь вернуть его, дать нам шанс и попробовать все сначала. Мы должны идти своими дорогами и жить дальше по-новому.

«Возможно, у нас бы могло многое получиться, разберись я в себе хоть немного до начала отношений».

Неторопливо надеваю единственное сохраненное украшение, смотрю в отражение и тепло улыбаюсь: теперь эта подвеска будет моим талисманом, вечным напоминанием о том, что я достойна любви. Как минимум, от самой себя. Нежно глажу звенья, мысленно благодарю семейство Моретти за все, что они для меня делали.

Выворачиваю на кровать косметичку, собранную из желания понравиться Брайану. Запакованные тени и помады фотографирую, все остальное отправляю в мусорку. Чувствую, как по всему телу растекается свет и легкость. Кажется, что я никогда не чувствовала себя такой свободной. Выставляю снимки в паре барахольных чатов, раздаривая это добро: надеюсь, что кому-то оно принесет счастье.

Среда. День.

Доехать до точки на такси не удалось: земляную дорогу размыло и водитель испугался застрять. Мы остановились на последнем оплоте мокрого асфальта и любезно попрощались. Пышный букет белых лилий украшал всю округу ярким нежным ароматом.

В последний раз я была здесь девять лет назад. Ни разу не приезжала после похорон: не могла смириться с вечным покоем и смертью папы, не хотела видеть это болезненное доказательство окончания его пути.

Стою у могилы отца. По щекам стекают слёзы, но во мне нет боли или тоски: ничего, кроме чувства неизбежного и удивительного взросления. Прошло немало лет, но только сейчас я по-настоящему его отпускаю.

Кладу ладонь на холодный мрамор плиты, смотрю на до боли родные инициалы и годы жизни.

— Я люблю и прощаю тебя, — закрываю глаза и тепло улыбаюсь. Ощущаю, как внутреннее дерево боли рассыпается в пыль: создает будущую почву для новых цветов и растений, — папа.

По горизонту проносится холодный ветер поздней осени: тот, который приносит с собой свежесть будущей зимы. На землю падают последние листья голых деревьев, их мягкий шелест соприкосновений вызывает отзвук тихого шепота в голове: и я тебя.

Послышалось мне или нет — неважно. Главное, что теперь я могу любить себя за нас двоих. Крепко обнимаю темный мрамор и утыкаюсь лбом в ледяную плиту. Наполняюсь чувством защиты, которую не пробьет ни один ураган.

Не знаю, сколько я там простояла, но ушла с пустой и облегченной головой.

«Вроде, это называется закрыть гештальт».

Среда. Сейчас.

Брожу по магазину игрушек. Страшно осознавать, что даже приблизительно не знаю, что нравится Эмме. Завтра ей будет два года, а для меня она чистый лист. Не знаю, разговаривает ли она, какое у неё первое слово и любимая еда. Держит ли она ложку, любит ли она кукол или ещё слишком мала для них. Какой цвет выбирает в попытках рисования?

Мне стыдно делать это, но другого выбора нет. Встаю посреди торгового зала и достаю из кармана телефон. Не знаю, кому можно набрать. Мик сейчас занят: разгар рабочего дня. Преподает, ответа на сообщение можно не ждать. Взгляд падает на соседний контакт в телефоне после него — Мона Моретти,

мама Микеланджело.

«Она всегда к тебе хорошо относилась, даже когда увидела, что ты совсем не являешься той, за кого себя выдавала».

Пять лет назад.

Миссис Моретти смотрит на бардак на кухне и гору немытой посуды, медленно качает головой. Старается не выдавать своих истинных мыслей, хотя по ней все видно и так.

Стол заставлен бутылками из под вина: Микеланджело уехал в другой город по работе, а я не знала, чем заполнить чувство собственной ничтожности и ненависти к себе.

Мона неторопливо отодвигает стул и присаживается: на ней белоснежный, идеально выглаженный костюм, а на столе, за которым она теперь сидит, липкие разводы от красного вина и различных сладких газировок. Она устало выдыхает и кладет локти на стол, хотя это неприлично и в целом противоречит её стилю жизни.