Слепое пятно

Провожу пальцами по кованому прутку, словно глажу, жалею, и… ничего не чувствую: не дрожу, не задыхаюсь, не вспоминаю какие-то страшные вещи обрывками, только слабо улыбаюсь.

Два года назад.

Наша последняя годовщина. Совсем крохотная Эмма. Трепетные объятия Микеланджело с дочкой. Мы не стали отмечать её, собирать гостей и как-то напоминать о себе, однако родители всё помнили. Мона поздравила ещё утром: принесла райский бисквит с черникой и ванилью, Жанкарло же подарил приятную сумму на двоих. Очень настаивал на совместном отпуске, оставлении внучки на них на пару недель.

Моя мама была не столь обеспечена: она не могла позволить себе делать такие подарки, но мы их и не ждали. Однако, мою неуёмную старушку все равно тянуло потратить деньги хоть на что-нибудь. Эмма мирно спала в кроватке, Микеланджело редактировал завтрашнюю речь для лекции, а я наслаждалась горячим шоколадом у камина. В доме стояло тихое, уютное потрескивание поленьев. Идиллию нарушил только стук в дверь.

— Сиди, — светловолосый ангел тепло улыбается, устремляясь к двери, — я посмотрю, кто там.

Один оборот ключа. Щелчок замка. Характерный скрип. Декабрьский холодный ветер врывается в дом, рысью пробегая по теплому полу. Громкие, глухие поцелуи, радостные приветствия, мелодичный родной голос.

— Мои хорошие, — слышу улыбку мамы, внизу живота образуется неприятный, стыдливый узел: никто не знает, что я изменяю Микеланджело, все души не чают в нашей паре, — с годовщиной вас!

— Спасибо большое, — Мик отпускает её из объятий и пропускает внутрь, — не стойте на пороге. Пирс у камина, сейчас всё закрою и подойду.

Сердце пропускает пару ударов. Мама идёт сюда. Мне страшно, словно она может что-то заподозрить, понять и рассекретить меня.

— Привет, — она кладет возле меня какую-то огромную тяжелую коробку, бережно упакованную в нарядную подарочную бумагу, — давай открывай!

Садится рядом на ковер и обнимает, поочередно целуя в обе щеки. Киваю в знак приветствия, машинально отвечаю тем же и, не дожидаясь возвращения Моретти, разрываю пеструю упаковку.

Осознание приходит не сразу. Я не очень понимаю, как стоит реагировать на странные чугунные принадлежности и просто молчу. Мик вовремя приходит на помощь: широко улыбается и берет один из кованых предметов в ладонь, не без восторга осматривая со всех сторон.

— Замечательный подарок, учитывая как сильно мы любим сидеть у камина. Пирс, — он смотрит на меня и играет бровями, — такой аутентичности нам ещё не дарили. Только глянь, как этот набор впишется в интерьер.

* * *

Мама ушла, а я озадаченно смотрела на уже третий презент в виде каминных аксессуаров. Ей мы об этом не сказали: ни к чему обижать маму, которая и так слишком сильно старается.

— И куда нам это добро девать? — Мик смеется, перебирая в руках холодное железо.

— Хорошо, что ты решил помыть новые принадлежности, иначе бы она сильно расстроилась, увидев, что наши старые уже заменили соседи, — поджимаю губы, осмысливая, где можно найти место ещё одному ненужному набору.

Не придумываю ничего лучше, чем раскидать чугунные аксессуары по паре больших чемоданов, что давно выступают в качестве своеобразной кладовой.

Полтора года назад.

Вчера я во всём созналась и уехала в подаренную родителями квартиру, не решившись остаться на ночь рядом с Микеланджело. Не хочется мозолить ему глаза: он не заслуживает таких моральных истязаний.

За всю ночь я ни разу не сомкнула глаз, хотя столкнулась с жутким джетлагом и усталостью. Утро началось с болезненно-холодного сообщения.

Я буквально чувствовала исходящие от него эмоции.

Мик

«Дома горничная, о твоем приезде её предупредил. Забери свои вещи. Меня не будет до семи, времени собраться хватит»

* * *

Чтобы не терять времени даром, я не стала разбирать чемоданы с ненужным хламом. Просто накидала шмоток сверху.

Вещи, которые мне не позволила забрать совесть и воспоминания, я подарила горничной. Может, хотя бы ей они принесут счастье.

Суббота. Сейчас.

Касаюсь холодной кочерги лбом и слабо улыбаюсь. В сердце всплывают болезненное воспоминание о Солсбери в полицейском участке: ещё месяц назад он так же касался моей коленки. Встряхиваю головой, желая избавиться от мыслей о нём.

«Сейчас не до страданий и нытья разбитого сердца. Надеюсь, что Ричард прав, и я совсем скоро отойду».

— Спасибо тебе, — вдруг вслух говорю кованому куску железа, позволяя себе пару робких слез на щеках, — если бы не твоё укрытие в старом чемодане и моё дальнейшее желание спрятать беспорядок под диваном, то меня бы, наверное, уже не было.