Слепое пятно

Я соблюдаю их рекомендации и набираюсь сил для того, чтобы выйти в мир и честно рассказать свою историю. Без замалчивания и секретов.

«Убивают не люди, а страх».

23 — конец ноября

Месяц спустя.

Суббота. Утро.

Мистер Росси был прав. Четыре дня назад было последнее слушание по делу Брайана О'Нила. Его признали виновным и лишили свободы сроком на 16 лет. Знание, что теперь он не сможет причинить кому-либо вред, приятно успокаивает и греет душу.

Солсбери верно предположил диагноз, исходя из моих слов: государство привлекло к работе криминальных психологов, что официально подтвердили пару психических отклонений О'Нила. Теперь каждый интересующийся знает, что он садист, страдающий параноической психопатией и истерическим расстройством личности.

«К счастью, это не те вещи, из-за которых его нельзя бы было поместить в тюрьму».

Брайан всегда отдавал отчет себе и своим действиям. Он не страдал бесконтрольными вспышками гнева, состояниями аффекта, тягой к убийствам.

Власть над людьми: в частности экспедиционной группой, признание, известность в определенных кругах и деньги, которыми владела семья Лагранж, развратили его до ужаса. Усугубили то, что зрело в его теневой стороне. Отклонения росли под грузом собственной значимости. Брайан чувствовал свою безнаказанность, ощущал себя всемогущим и неуловимым.

Способным воплотить в жизнь любую из своих фантазий, и не понести за это никакого наказания.

Единственное, чего он боялся — моего открытого рта: того, что я всё расскажу Клэр. Ведь её потеря означала для него конец — кем он станет без денег Лагранж? Брайан искренне верил в то, что сумеет убедить её во всём, если меня не будет. Неважно, что он выступит главным подозреваемым. У него есть легенда для неё, в правде которой она не усомнится, ведь любит.

Я — свидетель, основная угроза, единственный человек, способный разрушить его карточный домик.

Конец ноября, а мама меняет уже пятое шерстяное платье за час: всё никак не подберет удачное сочетание к длинным сапогам. Накрасилась, залакировала волосы, вылила на себя половину парфюма с летним запахом моря и свободы.

Я сижу на диване с «Норвежским лесом» Мураками, подогнув к себе колени, а моя утонченная мама не торопится рассказывать о своих планах. Не выдерживаю накала любопытства внутри.

— Кто он? — игриво наклоняю голову вниз, демонстрируя неподдельный интерес.

Мама отмахивается, смущённо отводит глаза в сторону. Неловко потирает лоб, закусывая верхнюю губу. Знаю эти жесты: она на ходу выдумывает, что сказать.

— Ты взрослая женщина, — тепло смеюсь и чуть закатываю глаза, — я буду только рада, если у тебя кто-то появился. Папы давно нет, никто не осудит тебя за новую влюблённость.

— Мне главное, — она опускает голову вниз и чуть заминается, — чтобы это не обидело тебя. Я знаю, как сильно ты его любила. Не хочу быть предательницей в твоих глазах.

— Мама, — едва слышно шепчу и встаю с дивана, захватывая её в крепкие, мягкие объятия на лету, — прости меня, что когда-то пристыдила тебя за попытку построить свою жизнь после смерти отца. Ты прекрасна и заслуживаешь счастья.

Её хрупкие, худые руки с утонченными голубыми венами, нежно обнимают меня. Жесткое стройное тело кажется таким слабым, но я знаю, какая сила живет в моей маме. Та же самая, что и во мне.

Короткие волосы с пышной укладкой в оттенке горького шоколада приятно щекочут нос. Она чуть отстраняется и поднимает голову, заглядывая мне в глаза. Медово-ореховая радужка немного помутнела, но это ни коим образом не умаляет ее загадочной, взрослой красоты настоящей женщины.

— Это мистер Росси, — едва шевеля изящно накрашенными бордовыми губами лепечет мама, со страхом ожидая моей реакции, — он начал ухаживать за мной в последние две недели. Пару дней назад, сразу после окончания суда, пригласил меня на свидание. Ты не против?

— Саманта Магуайр, — я прикрываю глаза и мягко целую её в лоб, нежно покачивая в руках, — если тебе этого хочется, ты чувствуешь себя хорошо и радостно, то я только счастлива.

— Несколько лет назад, когда за мной приударил наш сосед, — укоризненно напоминает мама, не скрывая легкой обиды в голосе, — ты была совершенно другого мнения.

— Мне не стоило быть такой эгоисткой. Прости меня.

— Я рада, — она прижимает меня крепче к себе, — что ты выросла.

За всю жизнь мы никогда не позволяли себе душевных, откровенных диалогов. Мама всегда казалась мне молчаливой и холодной, живущей себе на уме. Она редко говорила о чувствах, скрывала их и не показывала на людях. Когда папа умер, мама не пролила ни слезинки.

— Почему ты не плакала на его похоронах? — вдруг срывается с губ многие годы гложущая меня мысль.

— Пирс, — мама тяжело вздыхает и осторожно выскальзывает из объятий, кивая головой в сторону кухни, — я не очень хочу говорить об этом. Но, если для тебя это важно, то сделай нам чай. Диалог будет не из приятных.

* * *