Слепые жернова

— На твоем месте я бы туда пока что не совался. Пускай сперва остынет. С ним твоя мать. Не надо винить во всем его одного, — сказал мужчина, так сильно качая головой, что она грозила оторваться. — Когда такое случается, приходится принимать меры.

— О чем это вы, мистер Райли? Что случается? Что произошло? Да отпустите вы меня!

Мужчина, державший ее за руку, послушался и разжал пальцы. Второй объяснил:

— Арабы — вот что.

— Арабы?! — Сара знала, что недопустимо широко разинула рот и обнажила десны, словно само это слово издавало неприятный запах.

— Ты правильно меня расслышала, дочка. Малютка Филис связалась с арабом. Твой папаша — не ангел, это всем известно, но, раз такое дело, я поступил бы так же.

— Даю голову на отсечение, что у вас не поднялась бы рука. А он совсем озверел.

Подгоняемая этими словами женщины, Сара ворвалась в калитку. Из кухни не доносилось ни звука, весь дом затаился. Она открыла дверь и заглянула в тесную квадратную кладовку. Таз, обычно стоящий на табурете за дверью и использующийся как лохань для стирки и для прочих нужд, связанных с водой, валялся кверху днищем, а пол был залит мыльной водой. Она тихо вошла в кухню. Отчим сидел за столом с угла. Его худое скорбное лицо пожелтело, красные, прожилки, всегда портившие глаза, сейчас целиком затянули белки. Эти налитые кровью глаза сверлили Сару, как буравчики. Его тощее тельце и короткие ножки были неподвижны; он выглядел обрубком, а не человеком.

Сара перевела взгляд на мать, которая держалась руками за каминную полку и смотрела, наклонясь, на чахлый огонь в камине. Мать была крупной женщиной, рядом с ней отец казался совсем плюгавым. В свое время она была красоткой с хорошей фигурой, любительницей похохотать, но Сара уже много лет не слышала ее смеха. Мысль, которая посещала ее бесчисленное количество раз, возвратилась: зачем она это сделала, зачем вышла за него замуж? Он был моложе ее на десять лет. Сара и раньше объясняла это разницей в возрасте — ей польстило его внимание…

Запинаясь, она спросила:

— Что… Что случилось?

Она не поверила в то, что услышала у калитки. Чтобы Филис связалась с арабом? Просто этот изверг рад любому поводу, чтобы пустить в ход ремень.

— Явилась — не запылилась!

Не обращая внимания на его слова, она повторила вопрос, нарочито обращаясь к одной матери:

— Что случилось?

Пат Бредли вскочил, испепеляя ее своими налитыми кровью глазами.

— Делаешь вид, что знать ничего не знаешь, да? Она да ты — два сапога пара. Если она чего не знает, ты ее быстро надоумишь. А вообще-то она и без тебя соображает.

Мать обернулась и впервые заговорила мертвенным голосом:

— Ступай наверх, Сара, и займись Филис.

— Пускай дождется, пока я ее отпущу.

— Оставь хоть ее в покое! — Энни Бредли угрожающе возвышалась над тщедушным супругом. — Ты и так достаточно накуролесил для одного вечера. На сей раз ты перегнул палку. Или я тебя не предупреждала, что будет, если ты опять поднимешь на одну из них руку? — Она отвернулась, чтобы не встречаться с ним глазами, и повторила: — Ступай, займись Филис, Сара.

Сара медленно развернулась. Ей одновременно и хотелось, и не хотелось идти наверх. Сперва следовало разобраться с этим негодяем, предостеречь его от того, что случится, если он посмеет поднять руку на нее. Она давно ждала этой возможности и молила Пресвятую Деву о храбрости, однако слово матери было для нее законом. Пройдя между столом и кушеткой, она открыла дверь на лестницу и, хватаясь за веревочные перила, взобралась по почти отвесным ступенькам. Один шаг — и, миновав крохотную прихожую, она оказалась в спальне, перед простертой на кровати Филис.

Филис лежала на боку. От спинки джемпера остались клочья, юбка была разорвана в двух местах от пояса до края, штаны выпачканы, словно ее волочили по грязи. Сара наклонилась к сестре. Следов крови не было, однако на спине вздувались синие рубцы.

— Филис! — Она ласково прикоснулась к плечу сестры, но та никак не отреагировала на прикосновение, и Сара повторила настойчивее: — Филис, сядь! Ты меня слышишь? Филис!

Филис шевельнулась; каждое движение давалось ей с трудом, словно она была привязана к кровати. Глаза ее плотно зажмурены, все лицо, не считая темного рубца, бравшего начало у виска и кончавшегося в уголке рта, было белым, как мел. Но Сара смотрела не на лицо, а на грудь сестры — маленькую, еще не успевшую развиться, о размерах которой та так пеклась. Сейчас ее грудь, как и спина, была исчерчена рубцами.

— Боже мой! — Сара опустилась на край кровати, нежно обняла тощее тельце и стала покачивать, как мать дитя. — Боже мой!

Какое-то время она просто покачивала сестру, бессильно причитая, а потом спохватилась:

— Сейчас принесу мазь и натру тебя. Погоди!

Филис по-прежнему ничего не говорила, но, когда Сара выпустила ее, она спустила ноги с кровати и села. У нее был такой вид, словно ее покинуло всякое желание жить, не оставив даже инстинкта самозащиты. Но это впечатление оказалось ошибочным. Стоило Саре прикоснуться пальцем с мазью к ее щеке, как она схватила сестру за кисть и прошептала хрипло, но напористо: