Слепые жернова

— В один прекрасный день я его просто прибью!

Сара не стала упрекать ее за такое воинственное намерение, а присела с ней рядом и шепотом спросила:

— Что ты натворила?

— Он говорит, что я связаласьс арабом.

Филис смотрела Саре прямо в глаза.

— Но ведь это не так, правда? Не с арабом же?

— Он говорит, что я

связаласьс арабом. Не просто перекинулась словечком, а связалась.

— Но ведь ты даже никогда не разговаривала ни с какими арабами.

— Как раз разговаривала. — Филис не отвела взгляда. — Они каждый день бывают у нас в кафе, так что волей-неволей приходится.

— Знаю, но не на улице же?

— Я и на улице с одним разговаривала.

— Что ты, Филис!

— «Что ты, Филис!» — передразнила она Сару. — Вполне приличный парень, куда лучше здешних, доложу я тебе.

— Но, Филис, араб есть араб. Тебя заклюют, затравят, заставят бежать без оглядки! Помнишь Бетти Фуллер? Наверное, нет, а я помню. Она вышла замуж за араба, а когда приехала навестить мать, миссис Бакстер вывалила на нее из верхнего окошка содержимое ночного горшка. Мне было тогда лет десять, но я хорошо запомнила, какой это был стыд. Все соседи переполошились.

— Мне-то что? Я с ним не связалась, а просто поболтала пару раз. Один раз это было на пароме. Мистер Бенито послал меня за заказом в Норт-Шилдс, а он оказался на пароме, вот мы и разговорились. И должна тебе сказать… — Филис уже не шептала, а яростно шипела. — Его речь не сравнится с речью наших шалопаев. Конечно, слова у него те же, что у любого углекопа, но по крайней мере он обучен приличным манерам.

Сара ничего не ответила. Ей было трудно переварить услышанное. Филис разговаривала с арабом! Любому в округе было известно, что было с девушками, встречающимися с арабами: их подвергали остракизму и не пускали обратно в общество приличных людей. Их семьи отказывались с ними знаться — во всяком случае, здесь происходило именно так. Почти все белые девушки, повыходившие замуж за арабов, жили в арабском поселке в Костерфайн-Тауне и Ист-Холборне. Непокорные, осмеливавшиеся селиться в других районах города, не выдерживали долго — об этом заботились соседи.

Сара знала, что даже здесь, на самом дне, строго соблюдаются классовые различия. Обитатели верхних и нижних кварталов Пятнадцати улиц знали свое место и не замечали друг друга, пока сама Сара, вернее, Дэвид Хетерингтон не сломал лед предубеждения и не нарушил табу. Однако даже эти правила, копирующие еще более сильные настроения такого рода, царящие в Джарроу и Шилдсе, несмотря на убожество жизни без работы, не шли ни в какое сравнение с разницей между белой девушкой любого сословия и арабом.

Лицо Филис перекосилось от боли, когда она прижала руки к груди в знак своей искренности.

— Ты мне не веришь?

— Верю, Филис. Лучше объясни, как об этом пронюхал он. — Она указала кивком на дверь.

— Только сегодня и пронюхал. Сегодня я всего во второй раз разговаривала с тем парнем на улице. Я как раз вышла с работы и решила заглянуть на рынок, чтобы принести что-нибудь матери. Ты же знаешь, как она любит мидии. Я пошла в лавку, где продаются мидии, черный хлеб и пиво, а там оказался он, как раз лопал мидии. Не хочешь, мол, полакомиться? Нет, отвечаю, лучше возьму с собой. Когда я вышла, он увязался за мной. Так мы с ним и прошлись по улице. Не могла же я ему сказать: «Тебе нельзя со мной идти!»

Ее глаза, полные боли и бунта, требовали ответа, и Сара ответила:

— Конечно, нет! И это все?

— Все! Богом клянусь, больше ничего не было. Но учти, — Филис подалась к сестре, — теперь будет продолжение. Провалиться мне на этом месте, если это окажется пустой угрозой! На этот раз во мне что-то надломилось. Он и раньше угощал меня ремнем, но не так, как сегодня. Клянусь, я с ним расквитаюсь! Я уже знаю, как. Богом клянусь, он у меня попляшет!

— Филис, тебе больно, вот ты и городишь чушь.

— Не просто больно, а хоть на стену лезь! — Филис в отчаянии замотала головой. — Хоть в гроб ложись! Только я не подохну, нарочно выживу, чтобы его осрамить. Господи! — Она стиснула руки. — Никто и глазом не успеет моргнуть, как я отсюда вырвусь. Вот увидишь, я даже тебя опережу. Увидишь!

Можно было подумать, что Сара с ней спорит, а та твердила только:

— Хорошо, хорошо, успокойся! Ложись-ка, я натру тебе спину.

Филис послушно улеглась на живот. Когда Сара щедро натерла ей спину мазью, она перевернулась и сказала:

— Ох, и дурно же мне! Совсем плохо дело.

— Лежи спокойно, сейчас я что-нибудь тебе принесу.

Она сострадательно улыбнулась сестре и провела пальцем по ее обезображенной рубцом щеке.