Слезы Магдалины

Владик трет подбородок варежкой, но становится только хуже. Варежка колючая, и на белой шерсти капельки крови проступают. От обиды он готов зареветь, но та, которая стоит рядом, корчит рожу:

– Плакса-вакса-гуталин!

Он хмурится и держится изо всех сил. Он сражается и с собой, и с жарой. В кофте и куртке он преет, как каша в печи, и спина начинает свербеть. И руки чесаться. Выйти бы, но одному нельзя – мама заругает, а Машка не спешит. Медленно натягивает сапожки, долго мнет куртку, прежде чем натянуть. Застывает у зеркала.

– Ну пойдем же! – не выдерживает Владик, дергая ее за руку. – Пойдем!

Она оборачивается. Черные глаза как провалы, изломанные брови и капля крови на губе. Из скрюченной руки выпадает карта...

– Эй, Влад, ты чего? – Василиса хлопнула по щеке, не сильно, но обидно. – Совсем уплыл, да? Но это не страшно, это даже хорошо...

– Вась, – голос чужой, и Влад сам его пугается. – Вася, а ты ведь знала... знала мою сестру? Что с ней случилось? Расскажи. Пожалуйста.

– Умерла. Ты ее убил. Разве не помнишь?

Ненавижу! Убийца! Сволочь! Господи, кого я родила... это же тварь, ублюдок... выкормыш! В тюрьму его надо... в детский дом! Расстрелять!

Владик в комнате. Сидит под столом, заткнув пальцами уши. Но мамин голос все равно пробирается в голову. Как будто маленькие рыжие муравьи, которые поселились на кухне, тащат слова по невидимым дорожкам. От уха к уху, цепочкой в пустой голове.

И голова кружится-кружится. Скорей бы совсем закружилась и оторвалась, тогда бы он, Владик, тоже умер. Мертвым хорошо. Мертвых никто не обидит.

Голос за стеной стихает, а в коридоре скрипит. Шаг-шаг-шаг. Стон старой паркетины у двери. И щелкает замок, ключ принимая. Поперек порога ложится тень, и кто-то зовет:

– Влад, выходи.

Пальцы застряли в ушах – не вынуть. А руки-ноги закаменели. И вообще больше нету Владика. Совсем-совсем нету, как и Машки. Еще бы дышать перестать.

Тень приближается, заглядывает под стол и предлагает:

– Выходи, покушаем. Проголодался? Конечно... извини, что так долго.

Теплые руки хватают и вытаскивают из укрытия. Прижимают к пахнущему аптечкой животу. Круглая бляшка ремня впивается в щеку, но Владику хорошо. Он может плакать.

– Ничего, маленький, мы справимся. Мы с тобой обязательно справимся... и не слушай маму. Мама болеет. Она не понимает, что говорит. Ты никого не убивал.

– Я никого не убивал, – повторяет Влад, и Василиса заходится в новом приступе смеха. Она запрокидывает голову, и цепочка на шее ползет вверх. Ровно настолько, чтобы в темном разрезе рубашки показался знакомый медальон с каплями стеклянных слез.

– Откуда... откуда у тебя это?

Влад тянет руку, но Василиса ускользает от прикосновения. А потом достает пистолет и приказывает:

– Садись.

Вопрос 12: Если все эти признания он отвергает, то что же тогда он считает признанием, ибо все выше перечисленные виды признаний принимали всерьез, и многие через то пострадали, и что же тогда такое для него признание?