Слёзы Шороша

Зусуз, заметив их в окно, тотчас спустился и подождал у своего гриба. Не худющий, не круглый, не квадратный – ничего такого в нём не было. А был он какой-то… какой-то не такой. Сразу, при первой же встрече с ним, да и при второй, и при третьей тоже, бросалась в глаза какая-то нескладность в его лице, что-то в нём было не так, словно одно (глаза ли, нос, рот, скулы, лоб, подбородок) не подходило к другому (к глазам ли, носу, рту…) или, может быть, находилось не там, где должно было бы находиться. Но что именно в его лице стоило бы передвинуть или изменить, а может быть, даже заменить, сказать никто бы не взялся. С голосом Зусуза природа тоже сотворила непонятность. Голос его являл собою какую-то особую силу, не ту, из-за которой, не задумываясь, можно сказать: «громкий голос», «зычный», «мощный». Нет, это была другая сила. Передавалась она, конечно, через тембр голоса, через краски его, но происходила, рождалась… как рождаются гром и молния, при столкновении. Невидимое столкновение происходило в душе Зусуза, и оттого голос его был сродни грому небесному, и проявлялось это, когда мальчик не на шутку сердился. И оторопь брала тех, кто в эти мгновения находился рядом с ним… Ещё Зусуз отличался приметливостью, и, пожалуй, лишь Малам мог посоперничать с ним в этой цепкости, в этой хватке глаза и уха… и ещё чего-то.

– Зусуз, Зусуз!.. у Фелклефа такая новость, что на месте сгинешь, – опередил всех Гройорг.

– Откуда ты знаешь?! – возмутившись, придрался Фелклеф.

– Откуда-откуда? Оттуда! Я и не говорил, что знаю!

– Ну и не говори тогда, коли не знаешь!

– А ты говори, а то лопнешь, в себе держать! – заступился за Гройорга, не за Гройорга даже, а за до сих пор не утолённое любопытство Малам.

– А я и говорю. Знаете, кто сейчас у отца в трактире сидит?..

Три открытых рта оставались беззвучно-открытыми. Фелклеф, безотчётно поддразнив и своих друзей, и себя паузой, продолжил:

– Болоб утром на лодке привёз и сразу к отцу.

– Чужака! – выкрикнул Гройорг.

– Чужака? – обернул вопросом нетерпение Гройорга Малам.

– Чужак чужаку рознь, – подметил на это Зусуз и, ковырнув взглядом глаз хранителя новости, добавил: – Верно, Фелклеф?

– Если бы не верно! Ещё как верно! Такого во всём Прималгузье не видывал никто. На нём серебристый плащ, синяя рубаха, серые штаны сплошь в карманах и чёрные сапоги с голенищами, стянутыми крест-накрест бечёвкой.

– На ком «на нём»? – торопил Гройорг главный ответ.

– На том, кого отец за стол усадил и кому кушанья подал.

– Кого же он усадил-то?.. кому подал? – справедливо не унимался Гройорг.

– В тебе вопросов больше, чем в моём рагу кусочков крольчатины!

– Пока что всего один. Сидел-глядел, да так и не углядел!

– Полагаю, за тем столом человек сидит, коли на нём штаны да сапоги, – подвёл логику Малам.

– Если бы! – возразил Фелклеф. – Оттого не знаю, как сказать, что никогда прежде не встречал этаких людей. Роста высокого, выше высокого на две головы. Во всём Прималгузье таких не сыщешь.

– Ты сам дылда, каких не сыщешь, – больше поддел, чем возразил Гройорг.

– Да разве ж рост его мешает мне признать в нём человека?

– Он говорил? – спросил Зусуз и добавил: – Если говорил, то человек.

– Разговаривал с отцом совсем как человек. За кушанья благодарил, когда отец подал (отец ему сам подал). За комнату тоже (отец ему комнату предложил).

– Вот уж сдерёт с серебристого плаща! – сообразил Гройорг.

– Ничего не возьмёт с путника, – сказал Малам.

– Не возьмёт с него, чтобы взять за него, – прикинул Зусуз.

– Как это не возьмёт, да возьмёт? – озадачился Гройорг.

– Тебе охота на него посмотреть? – спросил его Зусуз.

– А то.

– И Маламу охота. И я не прочь. Дошло?

– А то.

– Отец не дурак: выгоду свою знает. Чужака удержать надо, а значит, умаслить, не то в другой трактир подастся. Комнату за так, стол даром – и он наш.

– Ни одной лисички не возьмёт? – не поверил Гройорг.

– Как бы не так! Возьмёт Блолб свои монеты, только не с серебристого плаща, а с тех, кто глазеть на него придёт, – пояснил задумку трактирщика Зусуз.

– Ловко, – заключил Гройорг.

– Болоб – молодчина: бросил удить ради чужака – на крючок его подцепил. Я бы не смекнул, – похвастался удачей брата Фелклеф.

– Что же в чужаке такого, чтобы рыбалку ради него бросать да выгоду свою наперёд углядеть? – вернул всех к началу Малам.

– Признавайся! – вторил ему Гройорг без лишних слов.

– А я не сказал?! – с гримасой удивления (будто взаправдашнего) спросил Фелклеф и, получив в ответ однозначные взгляды, стал рассказывать: – Я сажусь за стол – съесть своё рагу. И вдруг… прямо перед собой, через два стола, вижу… я глазам своим не поверил… вижу… бьюсь об заклад, он выточен из огромного куска застывшей смолы, из такого куска, коего никто никогда не видывал.

– Ты же сказал, он в рубахе и плаще, – заметил Зусуз.

– Что ты придираешься, как Гройорг?! Я так рассказывать брошу. Что он из смолы, по его лицу видно… и по шее, и по рукам. Да весь он такой! Говорю, весь!

– Уже сказал, – не преминул выпятить себя Гройорг, коли его помянули упрёком.

– А про глаза сказал? – обидчиво возразил Фелклеф. – А про волосы сказал?