Слёзы Шороша

– Ежели рурик бесится, хватай пику или дубинку и жди, когда хунги высунут носы, – не без довольства заключил Гройорг: чаще ему доводилось бесшабашно начинать или вставлять, нежели заключать.

– Элэ… ты спросил про багровые морды. Ты уже видел хунгов? – спросил Малам.

– Да, мой юный друг. На пути к Прималгузью я дважды видел их морды, торчащие из земли.

– Ты врезал им палкой? – завёлся Гройорг.

– Они не тронули тебя, Элэ? – высказал свою догадку Зусуз и неожиданно для самого себя прибавил то, что не выходило у него из головы: – Ты не человек?

Элэ остановил взгляд не Зусузе, затем заглянул в глаза трём другим.

– В этом есть доля истины, Зусуз. Я не человек, и хунги не тронули меня, потому что во мне не течёт кровь. И в то же время я человек, потому что плачу, и смеюсь, и могу передать словами, отчего плачу и смеюсь.

Каждый из четырёх друзей исподтишка обтрогал взором янтарного Элэ, словно желая убедиться в том, что он всё-таки не человек: для них это было несомненно более важным, чем то, что он человек.

– Смотрю на милых созданий, что пасутся по ту сторону реки, верчу по сторонам головой, – Элэ повертел головой, – и не нахожу для них подходящих грибов.

Ребята разом покатились со смеху, вероятно, представив, как коровы одна за другой взбираются по лестницам в гигантские шляпки гигантских грибов.

– В этом есть доля истины, – сказал Элэ. – Но кто мне ответит, как они спасаются от расщелин ночи, если не могут отгородиться от них ни стенами жилищ, как люди, ни толщей земли, как хунги.

– Как только дело идёт к ночи, они ложатся на траву и прикрывают глаза своими ушами и так лежат до прихода света, – разъяснил Малам.

– Понимаю их. Прошедшей ночью я испытал на себе, как трудно противиться зову расщелин, лишь опустив веки. Не каждому это по силам.

– Не зря у них уши с лопухи, – добавил Гройорг. – Людям бы такие. (При этих словах Фелклеф хихикнул.) Что смеёшься, трактирная душа? Боишься, выгоду потеряешь? По тебе лучше, ночь пришла – оставайся в трактире на всю ночь, больше ешь-пей да лисички выкладывай?

– Что ты меня попрекаешь? Я что ли виноват? «У Блолба» ночь переждёшь – жив останешься. Всяк сам выбирает.

– Что, ребятки, забирают людей расщелины ночи?

– Да, Элэ, забирают, – ответил Малам. – Засидится кто в трактире или на озере да вдруг спохватится: день уходит – домой заторопится и, бывает, не успеет.

– Чуть ли не каждый день забирают, – с досадой сказал Гройорг.

– Рималам, что в горах Эгхар живут, лучше всех: они головы от злых ночей в горбах прячут, – сказал Зусуз.

– Рималы? Какие они, Зусуз?

– Они… величиной с медведя, а статью, когда на задних лапах стоят, с человеком схожи. И очень сильные: хунгов из тамошних пещер прогнали. С виду страшные, но на людей сами не нападают. Кто видел, как они с хунгами схватываются, говорят, свирепее и страшнее зверя нет.

– Думаю, один на один медведь пересилит римала. Вот бы стравить! – проговорил Гройорг то, что вдруг залетело ему в голову.

– Гройорг! – одёрнул его Малам, посчитав, что тот ломает серьёзную беседу.

– Зусуз, вижу, ты ещё что-то сказать хочешь, – подметил Элэ.

– Вот бы рималов приручить. Они бы людей и скотину от хунгов защищали.

Ребята с удивлением посмотрели на своего друга: такое они услышали от него впервые, и ни одному из них эта идея в голову не приходила. Элэ тоже задержал свой взор на Зусузе, и ему показалось, что существует некая связь между странностями черт лица и неожиданностью идей, но и то, и другое недоступно поверхностному взгляду и пониманию. Он сказал:

– Ты сделаешь это, мой юный друг, если к тому времени, когда обретёшь власть над самим собой, которая позволит тебе приблизиться к рималам, не сочтёшь эту мысль не стоящей твоего внимания на пути к главной цели, что ты поставишь перед собой.

Зусуз потупил голову: он не мог позволить никому, даже своим друзьям, стать свидетелем ликования, которым в эти мгновения наполнилась его душа и которое выдали бы его глаза. Никто прежде не говорил ему подобных слов… слов, в которых было что-то более важное, чем досужая болтовня и прискучившая забота взрослых.

– Я запомню твои слова, Элэ.

– Друзья, теперь я знаю, что предстоит нам с вами искать.

* * *

Сто шагов отделяло Элэ от Малгуза и столько же – от озера с говорящим названием «Водяная Лапа». Он ждал прихода ночи. Его внимание было всецело отдано сэлнуту, растению, которое он заприметил днём раньше, когда с четвёркой своих новых друзей спускался на лодке по реке к озеру. Десятки оранжевых чаш разного размера и оттенков стояли на траве по устью Малгуза и по берегу Водяной Лапы. От верхней кромки каждой из них по сторонам ниспадали и стелились нитевидные отростки. От Мэсэми, сестры Фелклефа, Элэ узнал, что на тридцатый день после появления чашечки на едва поднявшемся над землёй стебле, она отпадает от него и начинает самостоятельную жизнь, получая энергию через нити, набирающие в длине: день ото дня – незаметно и год от года – зримо. Но Мэсэми ничего не сказала (и не могла сказать) ему о том, что было для него самым важным: как сэлнут встречает ночь.