Слишком много клоунов

Когда Ровак сел за стол, вынул из кармана футляр, и чистой фланелькой стал протирать очки, Ольшак улыбнулся про себя: до того показался ему типичным представителем категории служащих его собеседник. Типичной была каждая мелочь: обыкновенное, несколько сонное лицо, небрежно выбритые щеки, недорогой серый костюмчик и плохо завязанный галстук. Человек лет пятидесяти, не очень заботящийся о своей внешности. Только чистый белый платочек в кармашке, который не вязался ни с воротничком, ни с галстуком, придавал старшему ревизору несколько импозантный вид. Инспектор даже хотел спросить, зачем он носит этот платок, но не успел, так как Ровак объяснил это сам:

– Люблю белые платки. Когда стоишь перед зеркалом, это так красиво выглядит. – И потом спросил: – Вы осматривали стол Сельчика?

Ольшак ответил утвердительно.

– Я тоже, еще до вашего приезда, – сказал Ровак. – Ничего интересного.

– А что вам там понадобилось?

– Видите ли, – улыбнулся старший ревизор, – я по натуре любопытен и поэтому, прежде чем отдать ключ шефу… Вы все равно бы об этом узнали. Если говорить откровенно, – добавил он, – меня интересовало не то, что там было, а лишь то, чего там не хватает.

– Чего не хватает?

– Так, мелочи, миниатюрных шахмат, которые Сельчик купил когда-то в комиссионном и очень любил. Должен признаться, я хотел похитить их. Но, очевидно, Сельчик забрал шахматы домой. Не понимаю, зачем это ему понадобилось.

Ольшак уже почти на память знал все вещи в квартире бывшего магистра и мог дать голову на отсечение, что шахмат там не было.

– Играли мы с ним на работе, – продолжал Ровак. – Шахматы были очень удобными. Если входил начальник, достаточно было положить на них папку с документами… Я привык к ним. – Глаза старшего ревизора невинно глянули сквозь очки. – Вы не знаете, кто будет наследником? Я бы их охотно купил.

В голосе Ровака было что-то такое, что не нравилось инспектору. Какая-то еле заметная ироническая нотка, когда Ровак говорил о Сельчике, и одновременно какая-то нахальная до неприятности искренность.

– Вы играли в рабочее время? – переспросил инспектор.

– Вас это удивляет? Я здесь пятнадцать лет, – сказал Ровак, – и все эти годы – старший ревизор. Сначала мы сражались с Козицким, но он умер от инфаркта, да и играл он неважно. Потом пришел Сельчик. С ним мы разыгрывали довольно трудные партии. Некоторые из них продолжались два-три дня. Но это, конечно, между нами.

– Разумеется, – подтвердил инспектор и, помолчав, добавил: – Должен признаться, я несколько удивлен. Мне казалось, что Сельчик был весь в работе. И если появлялось свободное время, он мог, к примеру, писать свою диссертацию.

– Многие пишут диссертацию, но лишь немногие защищают ее. Обычная история: служба, потом жена, позднее дети.

– А Сельчик?

– Сельчик не женился.

– Он был тщеславен?

– Такие не бывают тщеславны напоказ. На людях они чистенькие.

– Не понимаю.

Ровак расстегнул пуговицу пиджака и из кармана жилета достал сигару. Это было так неожиданно, что Ольшак даже не смог скрыть удивления.

– Люблю сигары, – сказал старший ревизор. – Может быть, вы считаете, что я беру взятки? Нет? Это хорошо. Я старый холостяк и могу себе позволить время от времени что-нибудь такое, чего не могут мои коллеги.

– Сельчик тоже любил выделяться?

– Да, но только совсем по-другому.

– Поэтому, – спросил инспектор, – вы с ним дружили?

Ровак взглянул на него стеклянными глазами.

– Я терпеть не мог Сельчика, – сказал он. – И в шахматы с ним играл только потому, что получал удовольствие, когда он проигрывал и бледнел.

– И вы говорите об этом так спокойно?

– А почему нет? Если бы даже Сельчика убили, я бы сказал то же самое. Мне не нравятся честолюбивые практики. Судите сами: нормальному человеку приходит в голову идея, он долго ее развивает, носится с ней, лелеет ее, а практик тут же принимается подсчитывать, удастся ли это реализовать и отвечает ли она его взглядам.

– Какая идея?

– Все равно, – заколебался Ровак. – Это не из области торговых ревизий. Вообще о работе мы говорили мало, чаще о статистике, о которой Сельчик писал докторскую. Ну и о какой-нибудь чепухе. Например, сколько офицеров милиции знает, что такое скарификация.

– Я, например, не знаю. А что это?

– Небольшое кожное раздражение.

– К примеру, после бритья? – Не совсем, но, впрочем…

– Почему это пришло вам в голову?

– Как-то мы говорили с Сельчиком на эту тему. Речь шла о выявлении нетипичных ситуаций. Сельчик во время ревизий буквально изводил людей, цеплялся к мелочам, на которые я бы не обратил внимания. Он гордился тем, что его ревизии нетипичны.

– Ну это, пожалуй, хорошо, – заметил инспектор. – Усердие в работе…

– Вы считаете? Если бы вам пришлось иметь с ним дело…

– Вернемся, однако, к нашему делу. Вы хорошо знали Сельчика, почему он покончил с собой?

– Ерунда, – ответил старший ревизор. – Я не знаю никакой причины. Может, из ненависти к миру, который не так чист и не так вылощен, как он, магистр экономики Конрад Сельчик.

– Вам известно, как складывались его взаимоотношения с невестой?