Слишком много клоунов

– Нет. Я вообще ее не знал, – пожал плечами Ро-вак. – Сельчик не принадлежал к людям, устраивающим приемы и приглашающим более чем одного человека сразу. Мы никогда не выпили с ним ни одной рюмки.

– Вы бывали у него?

– А как же! По соседству с ним, на том же этаже, живет мой шурин, профессор Гурен. Достаточно было выйти в лоджию и позвать Сельчика. Если он был в настроении и без невесты, я брал шахматы у Гурена, так как свои Сельчик держал на работе.

– А в тот вечер?

– То есть третьего сентября? Я ужинал у шурина, но в шахматы играть мне не хотелось. Тем более что утром на работе я проиграл партию.

Инспектор опять удивился.

– Сельчик играл в тот день?

– Конечно, и даже лучше, чем обычно. Он поймал меня на шестом ходу. Хотите, объясню как?

– Не нужно. В котором часу вы пришли на Солдатскую?

– Что-то около девяти. Я люблю ужинать поздно, так как поздно ложусь спать. Ушел я оттуда в двенадцатом часу.

– И вы не постучались к Сельчику?

– Нет. Представьте себе, я не заходил к нему, не выходил в лоджию и не выбрасывал его с девятого этажа. Хотя, кто знает, может быть, охотно сделал бы это.

– Пожалуйста, без шуток, – заметил инспектор.

– Интересно, – спросил Ровак, – нашли вы у Сельчика шахматы? Можете мне поверить, в этом деле они играют не последнюю роль, и я бы на вашем месте…

Однако Ольшака не интересовало, что сделал бы на его месте старший ревизор Ровак. Сейчас инспектор перебирал в уме разные детали, которые могли ничего не значить, но могли и навести на какой-нибудь след. Часы, шахматы… Прежний шеф Ольшака обычно говорил в таких ситуациях: «Редко бывают самоубийства, мотивы которых нам, людям нормальным, кажутся понятными и серьезными. Ибо самоубийцы – люди в большинстве своем ненормальные». Все это так, конечно, но здесь речь шла не только о мотивах… Ольшак спросил Ровака, какие часы были у Сельчика. Неплохая «Омега», кажется, полученная в подарок, так как на корпусе стояла какая-то дата.

Что же сделал Сельчик со своими часами? Подарил? Продал? В бумажнике покойного Ольшак обнаружил около тысячи злотых, на сберкнижке – около восьми тысяч, но последний взнос был сделан первого сентября.

Ровак помнил, что в день смерти Сельчик, как обычно, положил свои часы рядом с шахматной доской. Иоланта заметила, что он взглянул на часы, вставая с тахты, и сказал: «У меня всего двенадцать минут, я должен спешить». Приятельница Иоланты, которую Ольшак также допросил, подтвердила это показание. Таким образом, до девяти вечера часы у Сельчика были. Может быть, он подарил их человеку, которого видела дворничиха?

Ольшак поделился своими соображениями с Куличем, но поручик не проявил особого интереса. Он допрашивал соседей самоубийцы. Лоджия Сельчика находилась между лоджиями Гуренов с левой стороны и Кральских с правой, – Ольшак посетил обе семьи еще в первый день, по свежему следу, когда казалось, что расследование самоубийства Конрада Сельчика не займет у него много времени.

Гурен был высоким мужчиной почти пенсионного возраста. Его жена – моложе на несколько лет, выглядела как школьница, на ней было невероятной расцветки платье и, по мнению Ольшака, пожалуй, слишком короткое. Естественно, она и ее муж ничем не могли помочь пану инспектору, так как заснули в тот день около двенадцати и проснулись от голосов в коридоре, а может, от звука ножозки, которой разрезали цепочку на двери Сельчика. Муж хотел встать, но она ему отсоветовала: незачем-де вмешиваться в чужие дела. О смерти Сельчика она узнала только на следующий день. От кого? Конечно, от дворничихи, которую встретила на лестнице, когда бежала в булочную. Профессор подтвердил, что в тот день он даже немножко опоздал на лекцию, так как ему пришлось долго ждать жену. Знал ли он Сельчика? Да, но только шапочно. Обменивались приветствиями, иногда несколькими словами в лифте. В тот вечер они вообще не видели своего соседа. Выходили ли перед сном в лоджию? Пани Гурен радостно улыбнулась. Нет. В лоджии она проветривает одеяла и зимние пальто, поэтому там натянуты веревки, которые не дают ступить ни шагу. Инспектор все-таки вышел в лоджию. С трудом протискиваясь между развешанной одеждой, он добрался до барьера и снова увидел бетонированный прямоугольный двор. Затем он осмотрел стенку, за которой находилась лоджия Сельчика. На небольшом расстоянии от барьера, на высоте плеча, в стенку был вбит железный крюк.

В тот раз Гурены ни словом не обмолвились о старшем ревизоре Роваке. Впрочем, для этого не было повода, хотя они должны были знать о шахматных визитах своего родственника к соседу.

…Ровак пришел около девяти и вышел в начале двенадцатого. Действительно ли он ушел в это время?

Что это, профессиональная подозрительность? А может, просто болезненная? Да и как можно принудить к самоубийству молодого здорового человека? Почему Олынаку кажется, что все, кто знал Сельчика, что-то от него скрывают? Профессор Гурен, медленно поднявший глаза от стопки тетрадей… Его жена со своими шубами в лоджии… Ровак, мечтающий о миниатюрных шахматах… И наконец, Барбара Кральская.