Слишком много счастья (сборник)

Она перестала подавать мне новые строчки, и я двинулся вперед самостоятельно. Можете представить, что тут началось. Я прочел «Берег Дувра» {51} , «Кубла Хан» {52} , «Западный ветер» {53} , «Дикие лебеди в Куле» {54} , «Гимн обреченной молодежи» {55} . Ну, может быть, не все эти стихи и не до конца.

– Вы даже запыхались, – сказала она и быстро закрыла мой рот своей маленькой ручкой. А потом ее лицо – или одна сторона ее лица – прижалось к моему.

– Мне пора идти, – сказала она. – Вот еще стихотворение напоследок. Я усложню задачу: прочту его не с самого начала.

Никто не станет долго о тебе скорбеть,

Молиться, тосковать,

Твое свободно место… {56}

– Никогда не слышал, – сказал я.

– Точно?

– Без сомнения. Вы выиграли.

Тут у меня возникли смутные подозрения. Она казалась рассеянной и немного сердитой. Я услышал крик гусей, пролетавших над больницей. В это время года, в начале осени, они только готовятся к полету: их перелеты с каждым днем становятся все длиннее, и однажды они улетят совсем. Я проснулся – и удивленный, и раздосадованный столь правдоподобным сном. Мне хотелось вернуться назад, в свой сон, и чтобы снова ее лицо коснулось моего. Ее щека – моей. Но сны нас не слушаются.

Когда с моих глаз сняли повязку, я вернулся домой и там попробовал найти те строчки, которые она прочла мне во сне. Пролистал пару антологий, но ничего не нашел. Тогда у меня возникло подозрение, что на самом деле эти строки были специально выдуманы во сне, чтобы сбить меня с толку.

Выдуманы? Но кем?

Позже, той же осенью, я перебирал книги и откладывал в сторону те, которые можно отнести на благотворительный базар. Вдруг из них выпал листочек пожелтевшей бумаги с какими-то карандашными строчками. Почерк был не мамин. Что он мог быть отцовским, мне даже не пришло в голову. Так чей же? Кто бы это ни был, он приписал в конце стихотворения имя автора. Уолтер де ла Мар. Заголовка нет. Про такого поэта я почти ничего не слышал, но стихотворение мне где-то уже встречалось. Только не в этой книге. Может, в антологии? Во всяком случае, эти слова хранились на полочке где-то в глубине моего сознания. Зачем? Для того чтобы они меня дразнили или чтобы меня дразнил некий призрак маленькой девочки, являющийся мне во снах?

Нет скорби той,

Которую не лечит время;

Нет ни потери, ни измены

Непоправимой.

Душа излечится,

Хотя не перестанет

Могила разделять

Любимого с любимой.

Смотри, как светит солнце,

Дождь кончается;

И лепестки расправлены

Цветов неисчислимых,

Так не скорби о прошлом,

Возлюбленных, друзьях,

Они, быть может, ждут тебя

В полях незримых,

Где жизнь и смерть

Находят свой конец.

Никто не станет долго о тебе скорбеть,

Молиться, тосковать,

Твое свободно место,

Тебя там нет.

Нельзя сказать, что эти стихи вогнали меня в тоску. Но каким-то странным образом они подкрепили решение, которое я уже принял к тому времени: не продавать дом, остаться здесь жить.

Здесь нечто произошло. В жизни человека бывает всего несколько мест – или всего одно, – где нечто произошло, а все остальные не в счет.

Конечно, я понимаю, что если бы встретил Нэнси где-нибудь – например, в торонтском метро – и мы сразу узнали бы друг друга по отметинам на лицах, то у нас получился бы неловкий и бессмысленный разговор с судорожным перечислением основных фактов наших биографий. Я увидел бы, что щека у нее почти нормальная. Или наоборот, что шрам очень заметен. Но в разговоре мы постарались бы это обойти. Наверное, мы заговорили бы о детях. Вообще о самочувствии. О внуках. О работе. Мне, скорее всего, не пришлось бы ей рассказывать, чем я занимался. Мы были бы сильно взволнованы, радушны и умирали бы от желания поскорей уйти.

Как вы думаете, изменила бы что-то такая встреча?

Возможные ответы: «Да, конечно», «Ненадолго», «Вовсе нет».

Есть такие женщины