Слово и дело. Книга 1. Царица престрашного зраку

– Наше дело служивое, – огрызались солдаты. – Изволили гулять ея величество, так она вот скакнула на нее. Испуг чинила! «Дай, просит, рублев четыреста!»

– Ну а государыня-то что? Дала?

– Дала. Конешно… Она вить добрая! Да еще и поддала…

– Лупи! Лупи ее, служивый, – сказал старичок-боровичок. – Эдак-то и любой из нас скакнет за четыреста рублев.

– Что четыреста! – галдел народ. – И за полтину прыгнем…

Апухтина юбки поддернула и побежала. Солдаты – за ней:

– Стой, стой! В рентерею везти велено… за деньгами!

Утекла жена дворянская. И денег не пожелала. Так и Анне доложено было: мол, от жалованья капитанша Апухтина отказалась.

– Ништо ей, – рассмеялась императрица. – Видать, нужды нет. Баловство одно. Все на мои кровные летят, словно вороны, и каждому дай?.. А где мне взять-то на всех?

Генерал-прокурор Ягужинский, однако, за капитаншу эту вступился: мол, госпожа сия по закону требовала. «Не токмо мужики, – говорил Павел Иванович, – но и шляхетство обедняло изрядно…» Анна Иоанновна рукава поддернула: вот-вот в глаз кулаком даст.

– А разве я их беднила? Я и года еще не царствую. То допрежь меня еще разворовали. А мне за них – расплачивайся?

– Воруют тоже ведь причинно, – на своем стоял Ягужинский. – Коли жрать неча, так и поневоле скрадешь.

– Руки по самый локоть рубить стану! – зарычала Анна Иоанновна. – Россия – это мой карман, а значит, у меня крадут… у самой императрицы всероссийской! А тому не бывать…

– Верно, – вроде бы согласился Ягужинский. – А вот есть люди, кои грабят беспричинно, единого корыстолюбия ради!

Анна Иоанновна призадумалась: «Не намек ли?..»

– Слышала я, – насупилась, – что и Татищев нечист на руку. От дел Двора монетного его бы отставить надобно…

– Волынский, матушка, – вот вор главный!

Анна Иоанновна веер раскрыла – обмахнулась небрежно.

– От губернии Казанской, – повелела, – его отринуть! И более на провинцию не сажать. В полки Низовые выслать, и пусть его там персы на кол сажают. Пора учинить инквизицию над ним строгую!

– И – учиним! – обрадовался Ягужинский…

Начинались тягости для Артемия Петровича.

Глава восьмая

А врач-философ Кристодемус по-прежнему жил в Риге, помогал бедным, провожал до могилы умерших и собирал древние монеты. Книги писал он! О достойных людях в России, которые говорить умеют и пером благородно владеют…

– Кто там стучит? Двери философа не закрываются!

На пороге дома Кристодемуса стоял подлец фон Браккель.

– Проездом из Москвы, – сказал он, – я прибыл к вам от графа Бирена… Надеюсь, знаете такого?

– Еще бы! У него челюсть словно кувалда. И в углу носа бородавка, что есть признак успеха в делах…

– Да, он счастливчик, этот Бирен! Ему известно, что у вас целый сундук монет старинных, которые – увы – нельзя истратить. Их Бирен купит все и золотом расплатится за этот хлам!

– Никогда! Бирен – невежа и нахал…

Фон Браккель в удивлении пожал плечами:

– А вам-то, сударь, не все ли равно, от кого иметь пользу? А денег у Бирена теперь мешки… Ну, называйте цену!

– Отсюда прочь и дверь закройте! – крикнул Кристодемус…

Судьбы своей мудрец не знал. И жил, как раньше, размышляя.

Впереди была еще одна встреча – последняя!

* * *

Что ни день – то праздник: ассамблеи, машкерады, потехи огненные и водяные, действа парадные. Золотой дождь осыпал плечи царицы, смуглые и потные. Вот когда хорошо ей стало! Из палат древнего благочестия тащила Анна Иоанновна все, что приглянется: вазы и кубки, горки для курений ароматных, серебро, парчу и хрустали дивные. По вечерам двор играл. В банк, фараон, квинтич. Рейнгольд Левенвольде продул однажды 20 000 за один присест.

– И – кому? – негодовал он в ярости. – Этому подлому шулеру, принцу Гессен-Гомбургскому… Говорили мне: не садись с ним!

Анна Иоанновна решила выручить Рейнгольда Левенвольде:

– Садись со мной, обер-гофмаршал… Сбрось карту!

Между царицей и Левенвольде поставили тарелку, полную бриллиантов, а в бриллианты эти, словно в варенье, воткнули ложечку. Анна Иоанновна сразу промашку нарочитую в игре сделала.

– Ох, в картах не везет, – сказала. – Черпни!

Рейнгольд взял ложечку и бриллиантов себе зачерпнул.

– Опять я в битых… Черпни да утешься в марьяже, друг!

Через час в тарелке только ложечка осталась. Счастливый Рейнгольд Левенвольде принца Гессенского за ухо потрепал.

– О, мизерабль! – сказал надменно. – Если еще раз сплутуешь, то в России тебе не бывать… Вышвырнем обратно за рубежи, и будешь в Гессене своем картофель чистить свинский!

Начинались танцы… Послы иноземные жались в сторонке (их по одежде темной принимали за лакеев). Анна Иоанновна строгий запрет наложила на все одежды цвета печального: Бирена устрашал цвет черный, как признак смерти… Послы шептались тихо.

– Какой пышный тур у ея величества, – сказал барон Мардефельд, посланник прусский.

– Зато у нее узкий лобик, – отвечал Маньян, агент Версаля, и, стесняясь, вытянул наружу кружева: ах, пусть они кажутся богаче и пушистей (Версаль не давал ни денег, ни… инструкций).

Мардефельд проследил за танцующей императрицей: