Слово и дело. Книга 1. Царица престрашного зраку

Пришли сторожа, люди бывалые. Они головы с кольев сорвали. И в мешок их поклали. А из другого мешка свежие головы вынули. Только вчера еще рубленные. И водрузили их – на страх народу, чтобы люди русские себя не забывали.

У этих еще веки не опустились: рассвет над Яузой сочился в мутных зрачках, смотрели они на Москву – тускло и совсем не гневно… И тысячи пудов звонкой меди гремели над ними!

Собирался народ. Выходили из фартин люди гулящие, себя не помнящие. Около бань, синяки румянами замазав, блудные девы в тулупах козлиных похаживали. Коли копеечка лишняя у тебя имеется, так согреши с девой! Заодно в баньке попаришься.

Запахло рыбою жареной. Прели под тряпками, для тепла укрытые, коровьи сычуги с гречневой кашей. Из харчевен лез дым через окошки – не пожар, а просто так (грелись там).

Пронес мужик скамью преизрядную, и на той скамье товары раскладывал. Дело скорняцкое, хорошее дело! На саночках везли бабы квасные кади – на квас всегда спрос охотный (это прибыльно).

Из цирюльни вышли воры – ребята хоть куда! Они сразу в толкучку затерлись, пошли народ щупать. Скорняка увидели, скамью опрокинули. Мужик был не промах: на снег лег и, что было у него (юфть там и голицы-рукавицы), все под себя зажал. И не встал, покуда воры не отошли.

Потом от земли воспрянул весело – снова торг учинил!

И смотрели на людскую суету головы.

Вчера рубленные. Свежие…

Прошел, бородой тряся, юродивый Тимофей Архипыч.

– Уважь, – кричали ему. – Окрести нас или облай…

– Ой, люди! Очами не видите, ушми не слышите… Анна-манна, гол шелков, да и был я таков… Сократи и сосмири кобеля царского! И крестьянского и монастырского… Вняли ли?

– Вняли, – отозвался народ площадной.

– Чтобы стался он слеп и глуп, как теля мокрое. Чтоб связались ему челюсти, а в челюстях – язык его. И чтобы не слышать нам лая дикого, не нашего… Вняли ли?

Вскочил на бочку парень, шапку свою рванул пополам.

– Спасибо, Архипыч, что надоумил меня, – кричал в толпу. – Как не внять тебе? Мы того кобеля знаем… То Бирен поганый!

Сверкнул протазан над толпою. Бежали солдаты.

– Стой! – орали. – Хватай его, хватай… Вали с ног.

Но парень уже летел по улице. А за ним – солдаты:

– Куда-т тебя туда-т понесло?.. Стой, а то стрелим!

Ох, и шибко бежал парень. Сам он русский, улица русская, солдаты русские – власть чужая. И кричал он на бегу затейно, словом особым, которого все боялись:

– Когда мас на хас, то и дульяс погас!

То значило: «Не трогай меня, а то ножика получишь». Влетел парень в кабак Неугасимый, бухнула за ним дверь.

А солдаты уже тут, и прется офицер с протазаном:

– Эй, питухи, погоди пить… Сказывай, где тот человек, что вошел сюды-тко вот только што?

Отвечали ему вина пьяницы, табаков курильщики да в зернь игральщики – словами извечными, что наизусть помнили:

– Знать того не знаем, ведать того не ведаем…

И ушел офицер обратно – в сумбур криков да сговоров московских. А воры гладкобритые все похаживали. Да все посматривали. Средь бела дня, не стыдясь честного народа, стали раздевать они купчину из Китай-города. Раздевали, приговаривая с улыбочкой:

– Шасть на кабак, дома ли чумак? Веришь ли на деньги? Иль в долг даешь? А каково с бабушкой живешь?

Молчал купец. Только знай поворачивался. И снимали с него в самый аккурат, все по порядку:

кушак яицкой —

рукавицы козловые —

сапоги и шапку —

шубу нагольную —

кафтан-смурострой —

фуфайку-китайчатую —

штаны лазоревые —

исподнее полотняное.

А более снимать было нечего, и тогда купец завопил:

– Кара-у-у-ул… гррра-а-абят!

Народ безмолвствовал. И крутился вдали протазан офицера.

И покрикивали люди гулящие, себя не помнящие:

– Когда мас на хас, то и дульяс погас!

* * *

В этот обычный день, каких много, въехал на Москву бывший губернатор земель Казанских – Артемий Петрович Волынский.

Въехал тишком, в каретке малой, чтобы глаза пышностью не мозолить. И остановился в доме Нарышкиных (по родству). Только было детишек от платков и шубеек раскутали, тут и вошли в покои солдаты. Офицер же, явясь, сказал Волынскому:

– От имени государыни-матушки было указано вашей милости до самого Низу ехать – под команду генерала Левашева. А заместо Гилянских провинций вы, сударь, самовольно, в нарушение указа царского, на Москве объявились дерзко. И в том ответ дайте!

– Тебе, балде, ответа не дам, – сказал Волынский. – А врагам моим отвечу: зубы мои… во, гляди! Такими зубами до кишок можно добраться! Смекнул?

Офицер был глуп и смотрел на зубы. В самом деле, у вельможи Волынского не зубы, а – перлы. Один к одному, белые, чистые, крупные. Такой, вестимо, любого волка разорвет! Но возле дверей уже качнулись штыки.

– А это зачем? – крикнул Волынский.

– Велено держать вашу милость под арестом и никуды не выпущать. И грозит вам ныне строгая инквизиция!

– У-у-у, – завыл Волынский и покатился по полу…

Глава одиннадцатая

Шаги – бум-бум-бум… А шпоры – лязг-дзень-трень…

Анна Иоанновна привстала… Прямо на нее шагал громадный детина. В руке его взлетал чуть не до потолка толстый команд-штап, сверкали ботфорты в заплатках старых. Парик-аллонж спадал с плеч до пояса, и взметалась над буклями рыжая пудра.