Сложенный веер

Инстинкт даров Эсиля, до времени молчавший, заговорил на верхней ступеньке парадной лестницы. Когда Медео с окровавленными мечами шел через большую залу приемов, этот инстинкт уже не говорил — кричал в голос. Слишком все просто, слишком легко оказалось снять всю внутреннюю охрану Дар-Аккала. Да, ее выставляет не лорд Дар-Халем — это прерогатива ректора военной академии, верховного дара Пассера. Но ведь и Дар-Пассер не дурак, и Кори, который сегодня на космодроме встречает главнокомандующего Аккалабата, лично следит за безопасностью королевы. Что-то здесь не так…

И в малый тронный зал Медео не врывается, а входит тяжелым, спокойным шагом. Он пришел не убивать, он пришел поговорить — бросить в лицо виновнице всего свои обвинения. И посмотреть, что она ответит.

Темно, ветер раздувает портьеры. Никого? Где же ты, бессильная властительница Аккалабата? Из-за складок балдахина у подножия трона раздается сдавленное всхлипывание.

— Ваше Величество!

— Лорд Медео… — робкий шепот, совсем не похожий на истеричные визги, под которые Лисс выводила его последний раз из парадного зала. — Лорд Медео, простите меня. Я такая неумелая, такая трусливая и бесполезная. Я не должна быть вашей королевой. Ваша жена, дети… все это из-за меня. Я так хотела сидеть на троне. Я думала, у меня получится. Я смогу принимать решения, делать то, что положено властительнице Аккалабата. Я была так уверена в себе. Я даже старую королеву убедила в своих способностях.

И когда я оказалась здесь, одна, во дворце, на троне… вдруг выяснилось, что я ничего не знаю. Я не понимаю, когда нужно сказать «да», а когда «нет». Я не понимаю, чего все ждут от меня. Кто за меня, а кто против. Где хорошие, а где плохие. Как в детской сказке. И поэтому я растерялась, лорд Дар-Эсиль. Я решила, пусть все течет своим чередом. Лорд Кори справится и без меня. Я бросила всех в тяжелый момент. Я все свалила на Вашего брата. Вы презираете меня за мою никчемность, да, лорд Дар-Эсиль?

— Да нет, — хмыкает он. — Вам не в чем себя винить, моя королева. Просто мы были не готовы. Долг моего брата и мой долг — служить вам и почитать Ваше Величество. Вы ничего нам не должны.

— Вы, правда, так думаете?

— Да. Нет. Не знаю.

Медео загоняет мечи в ножны. Как ему вообще могло прийти в голову убивать это несчастное существо, на которое случай руками его брата Кори надел корону?

Королева шумно сморкается в бархатную занавеску.

— У Вас, что, платка нет? Этой занавеси лет пятьсот… — осуждающе бурчит Медео, протягивая свой носовой платок.

В другое время он бы мысленно поиронизировал над странным представлением царствующих особ таких разных планет, как Аккалабат и Хортулана, о том, чем можно вытирать нос. Сейчас у него нет сил. Он привык сам переворачивать мир с ног на голову, но совершенно не в состоянии выносить, когда кто-то делает это за него. Плачущая и признающаяся в своем бессилии королева Аккалабата… Так не бывает.

Королева благодарно комкает белый квадратик ткани с монограммой Эсилей, но вытирает почему-то не нос, а столбик, поддерживающий балдахин.

— Вы там их всех убили, да? — спрашивает она. — Из-за меня? Жалко.

— Не всех. И позвольте заметить, это Аккалабат, государыня. Здесь живут и умирают с мечом в руке. Во славу Вашего Величества Королевы. Ваше слово — закон для каждого дара Аккалабата. И ничего не меняется, даже если его замок лежит в руинах.

Королева продолжает полировать носовым платком столбик.

«В меня, должно быть, вселился дух королевы Лулуллы, — удрученно думает Медео. — Иначе зачем я несу такие чинно-благообразные глупости?»

— Но ведь без меня было бы лучше? Да, лорд Медео? Если бы Аккалабатом управлял лорд Кори или старый Дар-Фалько? Они, наверное, понимают все про эти опасные… бомбы, да?

Сам не зная, зачем он это делает, Медео запускает руку в складки своего орада. Там, в одном из глубоких карманов, где другие дары носят фляги с вином, шелковые удавки, пергаментные свитки, а его брат Кори — государственную печать, у него… Королева расширенными глазами смотрит, как младший лорд Дар-Эсиль вынимает из-под орада деревянную трубочку с вырезанными в ней дырками и подносит ее к губам. Музыка пробивается сначала нерешительно, словно опасаясь звучать среди этих пятисотлетних занавесей и гобеленов, потом смелей и льется уже свободно — от подножия трона, из-под заплесневевшего балдахина к потолку, на котором обвивают друг друга хвостами лошади, змеи и волки, прочь из арочных окон, в сад — под кроны темнолистных чалов Хангафагона.

В другое время Ее Величество не преминула бы добавить музыку к списку прегрешений Медео Дар-Эсиля: дарам Аккалабата не пристало заниматься этим низменным ремеслом — оно для низкорожденных итано, и даже не каждый тейо осмелится поднести к губам фиорету, на которой играет сейчас Медео, или дотронуться до струн тарета, инструмента, позволяющего извлекать смычком и руками разнообразные по высоте и силе звука аккорды.