Служанка двух господ

Но тут Марина объявила пятнадцатиминутный перерыв, и народ потянулся на кухню — пить чай. Галочка добросовестно оделила меня бутербродом. Но я покачала головой — есть не хотелось. Мне было неприятно смотреть на людей, которые только что, пусть нечаянно, сняли маски, а теперь спешили натянуть их вновь. Искреннее выражение чувств сменилось отполированной вежливостью. Над столом летали «пожалуйста», «спасибо», «будьте так любезны», «не могли бы вы». Люди словно извинялись, что пять минут назад были сами собой. Марина удалилась в комнату отдыха — подымить на свободе. А я вышла во двор. Давно ли я сама была такой же лицемеркой, уверенной, что окружающие в восторге от моего свежевыкрашенного фасада? И если бы не Карина, я бы не узнала, что у меня есть чувства. А если бы не нахальная студентка, испортившая купюру, я бы не узнала, что у меня есть совесть. Ну, а если бы не Лехин маньяк, как бы я познакомилась с убийцей внутри себя? Интересно, кто должен прийти и научить меня терпимости? Или кое-что придется сделать самой? Я улыбнулась и зашла в дом.

— Давай твой бутерброд, — обратилась я к Галочке, — свежий воздух прочистил мне мозги, и я проголодалась.

— Разве мозги влияют на аппетит? — недоумевала Надя.

— И на аппетит, и на оргазм, — ответила я, — это только на мозги повлиять трудно, особенно, — я постучала по голове, — если их нет.

Но присутствующие еще не привыкли к шуткам над собой. А ведь это единственный способ выжить. Но, так или иначе, чай был выпит, и все вернулись на подушки. Марина вновь обвела нас глазами и спросила:

— Ну, как вы себя сейчас чувствуете?

— Хорошо, — радостно воскликнула Галочка, — я вас всех люблю.

— И готова простить отца? — поднажала Марина.

— Отца? — Галочка задумалась, потом решительно тряхнула головой: — Я готова снова показать ему фигу, а потом рассказать, как боялась его много лет. Только он сейчас болеет, — Галочка загрустила.

— Хорошо, — согласилась Марина, посиди пока с этим чувством. Кто еще хочет что-нибудь сказать?

И тут молчавшая Светлана разжала руки и открыла рот. Чтобы заплакать.

— Светочка, — кинулась к ней Надя. Но Света только замахала руками — отстань. Марина привычным жестом пододвинула к ней пачку носовых платков — очень популярный в этой комнате предмет. «Это кто плачет? — спросил меня мой маньяк, снова высунувшись из кармана. — Та самая Светлана Дмитриевна, которая прописывает детям аминазин и врет, что не может их выписать из-за плохих анализов?» «Она самая, — с досадой ответила я, — помолчи». «Ну надо же, крокодилы, оказывается, тоже плачут», — повертел тот головой. Я быстренько засунула его в карман, чтобы не ляпнул лишнего, а сама раскрыла глаза и навострила уши — начинается самое интересное.

Когда Светлане было шесть лет, у нее умерла мама. Отец остался с двумя детьми на руках. Больше он не женился, поэтому хозяйство в доме вела и занималась воспитанием детей его мать, Светина бабушка. Старушка была строгая и требовательная. Хотя почему была? Она и сейчас жива, дай ей бог здоровья. И Светлана боится ее по-прежнему, как в детстве. Бабушка ремнем, конечно, не размахивала — читала нотации. Старший брат их вежливо выслушивал, целовал старушку и возвращался к своим проказам. Но Светлана долго переживала, чувствуя себя никуда не годной и к тому же — нелюбимой. Она мечтала о поддержке со стороны отца. А тот, замученный заботами о заработке, ничего не подозревал о чувствах дочери — накормлена, одета, учится отлично, чего еще надо. Маленькая Света проблем отца не понимала, но и Света взрослая ничего о них знать не хотела. Только взмахивала руками в беспомощной детской обиде и повторяла:

— Он никогда, никогда меня не защищал, а мне так нужна была его поддержка.

Марина подсунула ей круглую жесткую подушку:

— Это твой отец. Скажи ему о своих чувствах.

Светины глаза зажглись злым огнем.

— Ты никогда, никогда меня не любил. — Она со злобой ударила подушку. Ее руки, только что безвольно свисавшие вдоль туловища, сжались в кулаки и энергично опустились на безответный кусок меха, набитый ватой. И еще, и еще раз.

«Что она делает?» — полюбопытствовал мой маньяк. Он совсем не хотел сидеть взаперти. «Отца убивает», — ответила я. «За что?» — не унимался маньяк. «За то, что он не любил ее так, как ей хотелось», — ответила я. И вскочила. Я уже слышала такую историю: вдовец с двумя детьми. А дома у меня лежит книжечка о Фрейде, в которой тоже что-то такое написано. Дочь. Отец. Кто-то кого-то ненавидел. Или любил. Не помню. Нужно спешить домой. А эти пусть продолжают жевать свои сопли. Я тексты всегда понимала лучше, чем людей.

Я вышла в прихожую. Нашла свой плащ. За спиной возникла Марина.

— Что-то случилось? — заботливо спросила она. Я только махнула рукой — нужна мне ее забота!

— Надоело это сборище хнычущих невротиков, — раздраженно ответила я, разыскивая свои туфли в куче чужой обуви.

— Да, они невротики, — грустно сказала она, — и лелеют свой невроз. И будут лелеять его дальше. Это единственное, что спасает их от сумасшедшего дома.