Смехачи Мейерхольда

Появляются невеста и жених, то есть Настя и Валериан. Гулячкин прилюдно разоблачает «императрицу». Опять размахивает мандатом. Улучив момент, оказавшийся здесь Иван Иванович выхватил у него бумажку, увидел, что этот мандат Гулячкин написал сам себе, и побежал за милицией. Все в панике. Однако вскоре расстроенный Иван Иванович возвращается и говорит, что милиционеры отказались арестовывать Гулячкина. Павел Сергеевич в шоке: «Мамаша, если нас даже арестовать не хотят, то чем же нам жить, мамаша? Чем же нам жить?»

«Мандат» — пьеса остросатирическая, смелая. Многие удивлялись, как цензура пропустила такую.

Сказать, что об этой постановке писали много, значит, ничего не сказать. Взгляд изнутри, взгляд исполнителя главной роли ценен более какого-либо иного. В 1956 году Эраст Павлович описывал, как выглядела сценография спектакля Мейерхольда:

«Занавеса нет. Задников нет. Зритель видит каменную стену театральной коробки. Кулисы закрыты фанерными щитами по два листа в ширину и четыре вверх. На сценическую площадку положен во всю ширину сцены круг. Круг этот разбит на четыре плана: крайний (ближе к публике) не двигающийся; второй и третий, шириною в метр, кольца — круги-тротуары, двигающиеся в обе стороны; и четвёртый — центральный — мёртвый.

Посредине, разделяя все четыре плана кругов на две разные половины и отгораживая каменную стену театральной коробки от публики, — забор, высотою в три полных фанерных листа. Забор разделён на три части: центральную, что укреплена, как часовая стрелка, и две крайние, что укреплены у кулис.

Забор представляет собою обычную фанеру, отполированную светлым лаком»^{14}.

Появление такого простого фона Гарин объясняет тем, что в первые годы революции фанера была самым типичным, наиболее распространённым строительным материалом. Особенно бросались в глаза фанерные перегородки в комнатах жилых домов и учреждений.

Позже в статье «Как родился Гулячкин» Эраст Павлович писал:

«Павла Сергеевича в своей галерее я считаю победной фигурой и играть его люблю.

Погружаясь в эпоху мандатных репетиций, нельзя не сказать о последней неделе перед премьерой. Спектаклей в театре не было. Стулья из партера были вынесены, к сцене из пустого зрительного зала вёл помост из досок. Репетиции шли с утра до поздней ночи, поджигаемые львиным темпераментом Мейерхольда. Он вскакивал из-за стола, бежал через зрительный зал, влетал на сцену и… показывал. Показы Мейерхольда это дело незабываемое и виртуозное. Из галереи показов помню его зловещий ход, когда под танцевальные звуки Макаровской гармоники Мейерхольд тащил сундук с Ив. Ив. к середине сцены, опрокидывал его и вырастал в центре сцены, как бы торжествуя, что отделался от нечисти. (Это концовка III-го акта, ныне не сохранившаяся.)»^{15}.

Свою статью «Как родился Гулячкин» Гарин заканчивал словами: «Спектакль играется третью сотню, и, если я не попаду под трамвай, Павел Сергеевич будет полным юбиляром»^{16}.

Спектакль производил ошеломляющий эффект. По окончании радостные зрители устраивали создателям овацию, раздавались приветственные возгласы, по утверждению культуролога Юрия Безелянского, иной раз можно было услышать выкрики «долой Сталина!».

…В ноябре 1925 года в программе торжественного вечера, посвящённого пятилетию Театра имени Вс. Мейерхольда (статус государственного он получит в следующем году, тогда ТиМ станет ГосТиМом), были показаны восемь сцен из разных мейерхольдовских спектаклей. Гарин продемонстрировал весь свой репертуар в театре, за исключением «рассобачьего сына» Ванечки из «Смерти Тарелкина». Он выходил на юбилейную сцену трижды: в роли повара с петухом из «Земли дыбом»; в семи трансформациях изобретателей из агитскетча «Д. Е.»; и, наконец, в ставшей к тому времени его коронной ролью эрдмановского Гулячкина — в третьем действии «Мандата». Оно разворачивается в квартире Сметанича. Там Гулячкин угрожает хозяевам за срыв свадьбы его сестры, разоблачает лжеимператрицу-кухарку и признаётся: «Православные христиане, ведь мандат-то я себе сам написал».

Глава четвёртая

ЧЕМУ СМЕЁТЕСЬ?

Гарин был без ума от «Мандата», чувствовал себя в нём хорошо и уютно, а на горизонте замаячила новая звёздная роль, мечта многих русских артистов — Хлестаков.

Содержание «Ревизора» настолько известно, что пересказывать его нелепо. И в школе его учили, и была тьма-тьмущая спектаклей, снимались фильмы. У каждого режиссёра и актёра имелись собственные трактовки гоголевской комедии. Но все более или менее придерживались замечаний автора, предваряющих пьесу. Там всё коротко и ясно. Например, «Хлестаков, молодой человек лет 23-х, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове. Один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет».