Смехачи Мейерхольда

Думается, на каком бы скудном юмористическом пайке ни сидели зрители той эпохи, только любовь к популярному киноартисту могла заставить их одобрительно или, по крайней мере, снисходительно принять подобное лакомство.

Обычно Сергей Александрович выступал в сопровождении аккомпаниатора — музыкальная составляющая его программы была весома. Он исполнял куплеты Бони из «Сильвы», романс из «Свадьбы», пел шуточные французские песенки, в частности «Мари Мезон», подражая манере и наряду знаменитого шансонье Мориса Шевалье, большим поклонником которого был. Он даже выступал в таком же канотье. Музыкальные номера Мартинсон, как правило, заканчивал канканом и озорным, можно считать, фирменным свистом. Отвечая на аплодисменты, говорил с прононсом: «Большое русское мерси!»

Скетчи на злобу дня перемежались отрывками из спектаклей. Сцена вранья Хлестакова чередовалась с появлением других знакомых литературных героев, произносивших новые, актуальные тексты. Халтурщик Керосинов рассказывал о своих приключениях, произошедших после выхода фильма «Антон Иванович сердится». Телеграфист Ять, с годами ставший солидным научным сотрудником, делает саркастический обзор западных новаций и высмеивает молодёжь, слепо им подражающую. Вот Сергей Александрович на творческом вечере читает пародии на стихи советских поэтов, а затем играет с партнёрами интермедию о нравах, царящих в «террариуме единомышленников».

Интересным и «живучим» получился монолог «Исповедь негодяя», написанный Адуевым для Сергея Александровича, судя по всему, в 1943-м и с модификациями исполняемый артистом много лет. Здесь Мартинсон выступал в маске порядочного человека, досадующего на то, что его принимают, условно говоря, за прохиндея. Начинается актёрская исповедь так:

«Товарищи! (Болееробко, явно запинаясь.)

То… ва… ри… щи? Простите моё смущение… но я… особенно за последнее время всё чаще сомневаюсь, имею ли я право обращаться к честным советским зрителям со словом «товарищи»…

Дело, видите ли, в том, что перед вами стоит негодяй. Не понимаете? Ну, выражаясь мягче, — мерзавец… И даже не один мерзавец, а несколько, много, много самых разных мерзавцев, и все нашли себе приют вот в этой (показывает на себя), так сказать, жилплощади, с этим вот, так сказать (показывает на своё лицо), фасадом.

Откровенно говоря, я боюсь, что именно в фасаде всё дело… По натуре я — честное слово мерзавца — добрый и хороший человек. В семейной жизни внимательный супруг, любящий отец, и даже именины всех тёток записаны у меня в особую книжечку, чтоб не обижать старушек и вовремя их поздравить. И таким я был ещё с детства… Но уже с детства меня начала преследовать судьба»^{169}.

Далее артист начинает сетовать на свою внешность, которая вводила окружающих в заблуждение. Если он проходил мимо клумбы, садовник сразу набрасывался на него с криком, мол, ты хочешь сорвать цветы. Если хотел дать бездомной собаке кусочек сахара, ему кричали: не мучай животное, паршивый мальчишка. В школе учителя, едва войдя в класс, ставили ему единицу, приговаривая, ну, по лицу видно, что сегодня он не выучил урока. Стоило же ему сдать хорошую письменную работу, они моментально спрашивали: «У кого списал?»

Так продолжалось до тех пор, пока его случайно не увидел главный режиссёр одного из театров и вцепился в него мёртвой хваткой: голубчик, по лицу видно, что вы взяточник, ворюга и маскирующийся под хорошего человека подлец. Вам и играть ничего не надо. Просто будьте на сцене самим собой — и успех обеспечен.

«И вот с этого оно и пошло. С точки зрения карьеры я быстро пошёл в гору. Сначала мне поручали ханжей и мелких жуликов. Затем уже прохвостов-середняков с уклоном в крупные. С каждым годом я повышался в ранге. На третьем году начал уже поигрывать убийц под влиянием аффектов, а на седьмой год моей деятельности хладнокровных убийц-рецидивистов с 25-летним стажем.

Моя душа и кроткое моё сердце страдали. Сколько ни молил я попробовать меня в положительной роли, сколько ни просил позволить мне сыграть благородного человека — всё было напрасно. На меня смотрели с удивлением и говорили: «Бросьте, голубчик, ну зачем вам заниматься не своим делом!» А если я очень настаивал, то режиссёр уже без всякой деликатности подводил меня к зеркалу и говорил: «Ну, посмотрите на себя», и я, взглянув, печально отходил. Редко-редко мне удавалось сыграть не подлеца, а просто идиота или малахольного. Эти минуты были светлым праздником для моей истерзанной души. (Закрывает лицо, как бы всхлипывая. Потом спокойным деловым тоном.)

Но довольно сентиментальничать — я явился сюда, чтоб дать вам деловой творческий отчёт. Итак, бросим всякие излияния и обратимся к цифрам и фактам, как на всяком порядочном производстве».