Смелая

Даже в том нежном возрасте я осознавала, что если я приглашу его в свое сердце, он будет их богом. Он перестанет быть моим богом, которого я бережно охраняла. И их бог был жесток. Их проповеди не несли смысла, действия противоречили словам. Я не хотела жить в такой реальности.

Позже моя младшая сестра Дейзи убеждала меня просто отвечать «да», что было бы легче, но я продолжала получать наказания. Я была, как предсказало имя, колючкой, а сестра – маленькой светловолосой милашкой. Я смотрела на нее и не понимала, как она попала на свой путь и как она не могла понять, куда идет. Странное чувство – расти за этими стенами и слушать, что тебе не место во внешнем мире и знать, что в стенах тебе тоже нет места.

Когда та женщина или иная, или мужчина – все незнакомцы, возвращались вечер за вечером, я повторяла заготовленный ответ: «Нет, нет, я не впустила Господа в сердце».

«Пощечина».

Одним вечером я услышала шепот женщины на немецком и звук ее шагов. Я знала, что мне снова будет больно.

«Нет».

«Пощечина».

Когда она ушла, я увидела, что она оставила на матрасе Библию – все дети спали на тонких оранжевых или пластиковых голубых матрасах. Я спрятала ее Библию за шкафчиком. Каждый день я вырывала из нее по странице, клала кусочек в рот, пережевывала, добавляла еще кусочек и выплевывала слюнявыми каплями. Затем я лепила из комочков Библии крошечных животных. Я прятала их за шкафчиком и время от времени навещала, когда была минутка. Вот мои игрушки, наполовину слюна, наполовину Иисус.

Я представляла себе, что, пережевывая их Бога, я, возможно, могла ответить «Да, я впустила его». Может быть, они перестали бы меня наказывать.

Удары и толчки передавали сообщение, что нельзя быть небезупречной. В возрасте примерно четырех лет у меня вскочила бородавка на большом пальце. Я ковыляла по длинному коридору, когда одна из дверей открылась. Я помню луч света и летящие пылинки. Мужчина с косматыми светлыми волосами поднял меня, посмотрел мне на руку и сказал: «Безупречность во всем». Он взял бритву, одним движением резанул мне по руке и, подмигнув, поставил на пол. «Безупречность во всем», – повторил он и закрыл дверь, оставив меня в коридоре. Я не плакала, я лишилась дара речи. Кровь текла по руке, и я закапала весь проход. Кровь текла по пальцам, красный цвет оказался странно приятен. Как и рука, я онемела. Я знала, что нельзя реагировать, потому что, во-первых, они ждали от меня чего-то подобного, и, во-вторых, может быть, в идее совершенства была какая-то суть. Я пошла дальше.

Нападение в коридоре предварит рассказ о том, что выедало мне мозг годами, о совершенстве как самозащите. Я сказала себе, что, если буду достаточно совершенна, у меня все будет хорошо. Если я буду достаточно совершенна, меня оставят в покое, и никто не захочет причинить мне боль.

С тех пор я стремилась к совершенству, потому что не знала, что иначе со мной случится. Я боялась любых отклонений. Я была уверена, что любой промах навлечет рок. Но сначала я должна была выявить свои недостатки. Так появилась привычка относиться к себе невероятно жестко, видеть себя изнутри. Я начала осматривать руки и ноги, чтобы не пропустить растущих бородавок. В нашей секте не было зеркал. Когда я позже стану частью культуры, которая так сконцентрирована на внешнем виде – Америка и затем Голливуд – она проделает дыру в моем сознании.

Забавно, что абсолютно противоположно идее секты о совершенстве отец учил меня и моих братьев и сестер, ни при каких условиях не тешить эго. Нашей задачей было внутреннее развитие, развитие души и ума. Получается, мы должны были быть физически совершенны, но смиренны перед лицом собственного совершенства? Никогда не была уверена. Я знала, что о себе нельзя думать хорошо. Господь накажет за то, что я считаю себя классной.

Ни разу за время взросления мне не говорили, что я умная, находчивая или красивая. Я не знаю, каково это. Мне никогда не говорили, что я могу сделать все, что мне взбредет в голову. Мне говорили, что я ничего не стою в глазах Господа. Мне говорили, что я буду шлюхой. Мне говорили, что я грязная. Дело в том, что я знала, что они не правы, но слова причиняли боль.

С ранних лет я помню чувство ярости, когда никто меня не слушает, потому что я ребенок. Это так несправедливо. Я ненавидела быть маленькой и бессильной. Я смотрела на людей в «Детях Бога» и думала: Но все, о чем вы говорите, я бы разгадала в два счёта, если бы вы, взрослые, просто послушали, что я говорю, но меня никто не слушал. Потому что я была девочкой. Это оставило отпечаток на всю мою жизнь. Я была рождена бунтаркой – не ради факта самого протеста, а потому что, если ты можешь видеть вещи, какими они есть, определяешь источник проблемы и ее решение, почему ты не можешь исправить это? Но никто не хотел слушать меня. Они просто посадили меня за маленький детский столик. Похоже на то, что было потом в Голливуде. Просто девочка, то-то и оно.