Начать я решила с маленькой публичной пощечины, хотя руки, если честно, давно просили настоящей. Не дожидаясь развязки очередной готовящейся гадости (передвинули стул, чтобы Юля села мимо), я схватила Марину за плечо, прилюдно отчитала и велела написать объяснительную, пригрозив лишить ее моря до конца смены.
Таких полномочий у меня не было, о чем она, конечно же, знала, поэтому смотрела на меня дерзко и говорила подслушанными в телевизоре фразами. «Вы не имеете права, вы нарушаете закон, я напишу жалобу омбудсмену», и так далее, и так далее. Тогда я ответила, что на днях оставила в их комнате телефон с включенным диктофоном и в случае отказа писать объяснительную передам запись Кубышке. Это был блеф, попавший удивительным образом в самую точку. По тому, как Марина заметно напряглась и с видом большого одолжения взяла листок и ручку, я поняла, что в их комнате ночами ведутся небезынтересные беседы. «На имя директора пиши», – сказала я, прекрасно понимая, что никакой директор никогда в жизни это не прочтет. Марина склонилась над столом низко-низко, почти легла – как часто делали мои самые ленивые ученики. Ручка приятно поскрипывала, и мне жутко хотелось узнать, что же там, в рождающемся на глазах сочинении. Почему-то не терпелось увидеть выбранные ею слова, почерк, ход мысли.
Марина закончила и перечитала его совсем по-взрослому, спустив на нос солнечные очки и держа лист как бы на отлете. Наверное, копировала маму. Наконец швырнула на стол вызывающе, а оно в пику задумке упало мягко и послушно, это было приятно.
Ленивым, размашистым почерком:
Сразу после – подпись. Хорошенькая, облакообразная, будто другого человека. Я перечитала заглавие еще раз и спросила:
– Ты объяснительную хоть раз в жизни писала?
– Неа.
– И в школе ни разу?
– Неа.
– То есть в школе ты себя нормально ведешь?
– Не, у меня мама просто главная в родительском комитете.
Ах вот оно что.
– Распечатанные средства мужской защиты от запретной женской беременности – это презервативы?
– Ага.
– Откуда взяли?
– В «Продуктошке» купили.
«Продуктошка» был ближайшим к лагерю поселочным ларьком. Его продавцов мы, конечно, то и дело слезно молили не продавать детской аудитории взрослой ассортимент. Но те на выручку идти отказывались, руководствуясь, очевидно, соображениями сохранения выручки финансовой.
– Кто купил?
– Ну, Бадлон купил.
– И что же, по назначению используете?
Марина ухмыльнулась и произнесла отчетливо:
– А это, Виолетта Валерьна, к делу. Отношения. Не имеет.
Бадлон был парнем попроще – мягко говоря, звезд с неба не хватал. Ему я пообещала впредь не штрафовать дежурствами за курение на территории. В тот момент на лице Бадлона появился некоторый намек на мыслительный процесс, кажется, впервые увиденный мной. Потом он спросил: «А вы точно не кекаете?» Спустя минуту зависимость садистская проиграла никотиновой, и он сказал: «Лан, изи». И мы, прости господи, ударили по рукам.
Инсайт дня: заговорить с подростком сложнее, чем с парнем на вечеринке.
– Слушай, я знаю, что у тебя не особо ладится с девчонками.
– И чего? Вы мне хотите рассказать, что делать, чтобы заладилось?
– Да нет.
– А чего тогда?
– Я думаю, у вас не может заладиться. Ты просто другая. Не такая, как они.
– Бред!
– Ну смотри. Вот о чем вы разговариваете обычно?
– Ну там про шмотки, про прыщи, про парней.
Родная 403-я прямо.
– И что, тебе это интересно?
– Неа.
– А зачем тогда?
– Ну а больше ведь не с кем.
– Неправда. Вот у нас есть кружок вечерний вместо дискотеки.
– Там одни лохушки.
– Ну спасибо. А я что, тоже лохушка?
– Ну, вы не считаетесь. Вы ж уже взрослая.
– Я же тебе говорила уже. Я тоже была, как ты говоришь, лохушкой.
– Угу.
– Честное слово! Я дружила с главной отличницей параллели. Она была капитаном волейбольной команды, с большой грудью, и встречалась со всеми красавчиками школы. Еще у нее была старшая сестра, которая учила ее курить, пить, ругаться матом и рассказывала всякие там истории, как она с кем… – я осеклась.
– Если вы хотели сказать «трахалась», то ничего. Я типа в курсе, откуда дети берутся.