Смерть Ахиллеса

За сорок лет жизни Ахимас ни разу не был ранен, очень этим гордился, но втайне страшился, что рано или поздно везение кончится. Смерти не боялся, а ранения — боли, беспомощности — да, страшился. Вдруг мука окажется невыносимой? Вдруг он утратит контроль над телом и духом, как это много раз на его глазах происходило с другими?

Больно не было. Совсем. А вот тело слушаться перестало.

Перебит позвоночник, подумал он. Граф Санта-Кроче на свой остров не попадет. Мысль была будничная, без сожаления.

Потом что-то произошло. Только что перед глазами были пыльные доски пола. Теперь вдруг оказался серый, затянутый по углам паутиной потолок.

Ахимас переместил взгляд. Над ним стоял Фандорин с револьвером в руке.

Какой нелепый у человека вид, если смотреть снизу. Именно такими нас видят собаки, червяки, букашки.

— Вы меня слышите? — спросил сыщик.

— Да, — ответил Ахимас и сам удивился, какой ровный и звучный у него голос.

Кровь лилась не переставая — это он чувствовал. Если ее не остановить, скоро всё кончится. Это хорошо. Надо сделать так, чтобы кровь не останавливали. Для этого нужно было говорить.

* * *

Лежащий смотрел пристально, будто пытался разглядеть в лице Эраста Петровича что-то очень важное. Потом заговорил. Скупыми, ясными предложениями.

— Предлагаю сделку. Я спасаю вам жизнь. Вы выполняете мою просьбу.

— Какую просьбу? — удивился Фандорин, уверенный, что у белоглазого бред. — И как вы можете спасти мне жизнь?

— О просьбе после. Вы обречены. Спасти могу только я. Вас убьют ваши же начальники. Они вас вычеркнули. Из жизни. Я не смог вас убить. Другие сделают это.

— Чушь! — воскликнул Эраст Петрович, но под ложечкой противно засосало. Куда подевалась полиция? Где Караченцев?

— Давайте так. — Раненый облизнул серые губы. — Я говорю, что вам делать. Если вы мне верите, то выполняете просьбу. Если нет — нет. Слово?

Фандорин кивнул, заворожено глядя на человека, явившегося из прошлого.

— Просьба такая. Под кроватью портфель. Тот самый. Его никто искать не будет. Он всем только мешает. Портфель ваш. Там же конверт. В нем пятьдесят тысяч. Конверт отошлите Ванде. Сделаете?

— Нет! — возмутился коллежский асессор. — Все деньги будут переданы властям. Я не вор! Я чиновник и дворянин.

* * *

Ахимас прислушался к тому, что происходило с его телом. Кажется, времени остается меньше, чем он думал. Говорить становилось все труднее. Успеть бы.

— Вы никто и ничто. Вы труп. — Силуэт сыщика начинал расплываться, и Ахимас заговорил быстрее. — Соболев приговорен тайным судом. Императорским. Теперь вы знаете всю правду. За это вас убьют. Государственная необходимость. В портфеле несколько паспортов. Билеты на парижский поезд. Отходит в восемь. Успеете. Иначе смерть.

В глазах потемнело. Ахимас сделал усилие и отогнал пелену.

Соображай быстрей, поторопил он. Ты умный, а у меня уже нет времени.

* * *

Белоглазый говорил правду.

Когда Эрасту Петровичу это стало окончательно ясно, он покачнулся.

Если так, он — конченый человек. Лишился всего — службы, чести, жизненного смысла. Негодяй Караченцев предал его, послал на верную смерть. Нет, не Караченцев — государство, держава, отчизна.

Если остался жив, то лишь благодаря чуду. Точнее Масе.

Фандорин оглянулся на слугу. Тот таращил глаза, приложив руку к ушибленному виску.

Бедняжка. Никакая голова, даже самая чугунная, такого обращения не выдержит. Ах, Маса, Маса, что же нам с тобой делать? Связал ты свою жизнь не с тем, с кем нужно.

— Просьбу. Обещайте, — едва слышно прошептал умирающий.

— Выполню, — нехотя буркнул Эраст Петрович. Белоглазый улыбнулся и закрыл глаза.

* * *

Ахимас улыбнулся и закрыл глаза.

Все хорошо. Хорошая жизнь, хороший конец.

Умирай, приказал он себе.

И умер.

Глава последняя, в которой все

устраивается наилучшим образом

Вокзальный колокол ударил во второй раз, и локомотив «эриксон» нетерпеливо засопел дымом, готовый сорваться с места и побежать по сияющим рельсам вдогонку за солнцем. Трансевропейский экспресс «Москва-Варшава-Берлин-Париж» готовился к отправлению.

В спальном купе первого класса (бронза-бархат-красное дерево) сидел мрачный молодой человек в испачканном, порванном на локтях кремовом пиджаке, невидящим взглядом смотрел в окно, жевал сигару и тоже попыхивал дымом, но, в отличие от паровоза, безо всякого энтузиазма.

Двадцать шесть лет, а жизнь кончена, думал отъезжающий. Всего четыре дня назад вернулся, полный надежд и сил. И вот вынужден покидать родной город — безвозвратно, навсегда. Опороченный, преследуемый, бросивший службу, изменивший долгу и отечеству. Нет, не изменивший, это отечество предало своего верного слугу! Хороши государственные интересы, если честного работника сначала превращают в бессмысленный винтик, а потом и вовсе собираются уничтожить. Читайте Конфуция, господа блюстители престола. Там сказано: благородный муж не может быть ничьим орудием.

Что теперь? Ославят, выставят вором, объявят розыск на всю Европу.

Впрочем, вором не выставят — про портфель предпочтут не поминать.

И в розыск тоже не объявят, им огласка ни к чему.