Смерть Ахиллеса

Будут охотиться, рано или поздно найдут и убьют. Трудно ли найти путешественника, которого сопровождает слуга-японец? А куда Масу денешь? Один он в Европе пропадет.

Где он, кстати?

Эраст Петрович вынул брегет. До отправления оставалось две минуты.

На вокзал приехали вовремя, коллежский асессор (собственно, уже бывший) даже успел отправить в «Англию» некий пакет на имя госпожи Толле, но без четверти восемь, когда уже сидели в купе, Маса взбунтовался: заявил, что голоден, что есть в вагоне-ресторане куриные яйца, мерзкое коровье масло и сырое, пропахшее дымом свиное мясо решительно отказывается, и отправился на поиски горячих бубликов.

Колокол ударил в третий раз, паровоз бодро, полнокровно загудел.

Не заплутал бы, пузырь косолапый. Фандорин обеспокоено высунулся в окно.

Вон он, катится по платформе с бумажным кульком изрядного размера. Голова замотана белым с двух сторон: шишка на затылке еще не прошла, а теперь и на виске кровоподтек.

Но кто это с ним?

Эраст Петрович прикрыл ладонью глаза от солнца.

Высокий, худой, с пышными седыми бакенбардами, в ливрее.

Фрол Григорьевич Ведищев, личный камердинер князя Долгорукого! Он-то что здесь делает? Ах, как некстати!

Ведищев заметил, замахал рукой:

— Господин Фандорин, ваше высокоблагородие! Я за вами!

Эраст Петрович отпрянул от окна, но тут же устыдился. Глупо. И бессмысленно. Да и разобраться надо, что за чудеса такие.

Вышел на перрон, держа портфель подмышкой.

— Уф, еле поспел…

Ведищев отдувался, вытирая пестрым платком распаренную лысину.

— Едемте, сударь, их сиятельство ждут.

— Но как вы м-меня нашли?

Молодой человек оглянулся на вагон, медленно тронувшийся с места.

Что ж, пусть себе. Какой смысл бежать по железной дороге, если маршрут известен властям? Дадут телеграмму и арестуют на первой же станции.

Придется выбираться из Москвы как-то иначе.

— Не могу я к его сиятельству, Фрол Григорьевич. Мои обстоятельства таковы, что я вынужден покинуть службу… Я… Я должен срочно уехать. А князю я все объясню в п-письме.

Да-да! Написать обо всем Долгорукому. Пусть хоть кто-то узнает подоплеку этой страшной и неприглядной истории.

— Чего зря бумагу переводить? — добродушно пожал плечами Ведищев. — Обстоятельства ваши его сиятельству преотлично известны. Поедемте, самолично все и обскажете. И про убивца этого, чтоб ему в геенне сгореть, и про то, как вас полицмейстер-иуда обманул.

Эраст Петрович задохнулся:

— Но… но каким образом?! Откуда вам все известно?

— Имеем свои возможности, — туманно ответил камердинер. — Про сегодняшнее ваше дело узнали заблаговременно. Я и человечка своего послал — посмотреть, чего будет. Не заприметили там? Такой в картузе, пьяным прикидывался. Он вообще-то трезвейшего поведения, в рот не берет, даже на пасху не разговляется. За то и держу: Он и сообщил, что вы велели извозчику на Брянский ехать. Ох, насилу я за вами поспел. А отыскал просто промыслом Божьим. Хорошо, вашего косоглазого в буфете усмотрел, а то бегай тут по всем вагонам. Мне, поди, не двадцать лет, как вам, сударь.

— Но известно ли его сиятельству… что здесь дело особенной тонкости?

— Нет тут никакой тонкости, и дело самое простое, полицейское, — отрезал Ведищев. — Вы договорились с полицмейстером подозрительного человека заарестовать, мошенника, который себя за рязанского купца выдавал. Говорят, почтеннейший человек — настоящий Клонов-то, семи пудов весу. Караченцев, дурья башка, время перепутал и пришлось вам самому жизнью своей рисковать. Жалко, не вышло злодея живьем взять. Теперь не узнаем, какой у него умысел был. Ну, хорошо хоть вы, батюшка, живой да здоровый. Его сиятельство уж все как есть в Питер отписал, самому государю. А дальше ясно: полицмейстера за дурость в шею погонят, назначат нового, ну а вашему высокоблагородию награждение выйдет. И очень просто.

— Очень п-просто? — переспросил Эраст Петрович, пытливо глядя в выцветшие глазки старика.

— Куда проще. Или еще чего было?

— …Нет, больше ничего не было, — немного подумав, ответил Фандорин.

— Ну вот видите. Ишь, какой портфельчик-то у вас. Хорошая вещь. Поди, иностранной работы?

— Портфель не мой, — встрепенулся коллежский асессор (никакой не бывший, а самый что ни есть действительный). — Собираюсь в городскую Думу переслать. Крупное пожертвование от анонимного дарителя, на завершение устройства Храма.

— И сильно крупное? — внимательно взглянул на молодого человека камердинер.

— Почти миллион рублей.

Ведищев одобрительно кивнул.

— То-то Владимиру Андреичу радость. Покончим наконец с Храмом, будь он неладен. Хватит из городской казны деньги тянуть. — Он истово закрестился. — Ох, не перевелись на Руси благодетели, дай им Бог здоровьичка, а когда помрут — мирного успокоения.

Недокрестившись, Фрол Григорьевич вдруг спохватился, замахал руками: