Смерть Ахиллеса

— Договорились ведь, — небрежно обронила она. — Чего рассусоливать? Я, Коля, свое ремесло знаю.

Ахимас осмотрел комнату, являвшуюся одновременно гостиной и будуаром. Все было, как надо: цветы, свечи, фрукты. Себе певичка запасла шампанского, но не забыла и про бутылку «шато-икема», о чем была предупреждена накануне.

В бордовом платье с низким вырезом, обтянутой талией и будоражащим воображение турнюром[7], Ванда была умопомрачительно соблазнительна. Так-то оно так, но клюнет ли рыбина?

По рассуждению Ахимаса, должна была клюнуть.

1) Ни один нормальный, здоровый мужчина вандиного натиска не выдержит.

2) Если сведения верны, а до сих пор monsieur NN не подводил, Соболев не просто нормальный мужчина, но мужчина, который уже по меньшей мере месяц говеет.

3) Мадемуазель Ванда — тот же женский типаж, что минская пассия генерала, которой он делал предложение, но был отвергнут, а позднее и брошен.

В общем, пороховая мина готова. Однако для верности нужна и какая-нибудь искра.

— Что, Коля, лоб морщишь? Боишься, что не понравлюсь я твоему земляку? — спросила Ванда вроде бы с вызовом, но Ахимас уловил в тоне затаенное беспокойство. Любая раскрасавица и завзятая разбивательница сердец нуждается в постоянных подтверждениях своей неотразимости. В сердце всякой роковой женщины шевелится червячок, нашептывающий: а вдруг чары рассеялись, вдруг волшебство больше не повторится?

В зависимости от характера, женщину нужно либо уверить, что она всех милее, прекрасней и белее, либо, наоборот, пробудить в ней дух соревновательности. Ахимас был уверен, что Ванда относится ко второму типу.

— Видел его сегодня, — вздохнул он, глядя на певичку с сомнением. — Опасаюсь, не ошибся ли с подарком. У нас в Рязани Михаила Дмитриевича сердцеедом считают, а он уж больно серьезен. Вдруг ничего не выйдет? Вдруг не заинтересуется генерал нашим даром?

— Ну, это не твоя печаль, — сверкнула глазами Ванда. — Твое дело деньги платить. Принес?

Он молча положил на стол пачку.

Ванда взяла деньги, нарочно сделала вид, что пересчитывает.

— Все десять тысяч? То-то. — Она легонько стукнула Ахимаса пальчиком по носу. — Ты, Коля, не опасайся. Вы, мужчины, народец нехитрый. Не уйдет от меня твой герой. Скажи, он песни любит? Там у Дюссо в ресторане, кажется, роялино есть.

Вот оно, подумал Ахимас. Искра для мины.

— Да, любит. Больше всего романс «Рябина». Знаете такой?

Ванда задумалась, покачала головой.

— Нет, я русских песен мало пою, все больше европейские. Ну да не беда, сейчас отыщу.

Взяла с пианино песенник, полистала, нашла.

— Этот, что ли?

Пробежала пальцами по клавишам, помурлыкала без слов, потом вполголоса напела:

Нет, нельзя рябинкеК дубу перебраться!Знать, мне сиротинке

Век одной качаться.

— Экая дрянь чувствительная. Герои — публика сентиментальная. — Она мельком оглянулась на Ахимаса. — Ты иди теперь. Схватит генерал ваш рязанский подарок, обеими руками уцепится.

Ахимас не уходил.

— Даме приходить в ресторан одной не положено. Как с этим быть?

Ванда страдальчески закатила глаза.

— Коля, я в твою торговлю парусиной не лезу, вот и ты в мою профессию не лезь.

Он постоял с минуту, слушая, как низкий, страстный голос изнывает от желания прильнуть к дубу. Потом тихо повернулся, пошел к двери.

Мелодия прервалась. Ванда спросила вслед:

— А не жалко, Коля? Меня другому отдавать?

Ахимас обернулся.

— Ладно, иди, — махнула она. — Дело есть дело.

8

В ресторане гостиницы «Дюссо» все столы были заняты, но заранее прирученный портье не подвел — приберег для господина репортера самый удобный: в углу, с обзором всего зала. Без двадцати девять, звеня шпорами, вошли сначала трое офицеров, потом сам генерал, потом еще четверо. Прочие гости, строго-настрого предупрежденные метрдотелем не докучать герою знаками внимания, вели себя деликатно и делали вид, что явились в ресторан не поглазеть на великого человека, а просто поужинать.

Соболев взял карту вин, не обнаружил в ней «шато-икема» и велел послать за ним в магазин Леве. Свита предпочла шампанское и коньяк.

Господа военные переговаривались вполголоса, несколько раз грянул дружный хохот, причем особенно выделялся заливистый генеральский баритон. Судя по всему, заговорщики пребывали в отличном расположении духа, что Ахимаса вполне устраивало.

В пять минут десятого, когда «шато-икем» не только доставили, но уже и откупорили, двери ресторации распахнулись, словно под напором волшебного ветра, и на пороге появилась Ванда. Она картинно застыла, подавшись вперед всем своим гибким телом. Лицо раскраснелось, огромные глаза сияли полуночными звездами. Весь зал обернулся на звук, да так и замер, околдованный чудесным зрелищем. Славный генерал и вовсе будто окоченел, не донеся до рта вилку с маринованным рыжиком.

Ванда чуть-чуть подержала паузу — ровно столько, чтобы зрители оценили эффект, но не успели снова уткнуться в тарелки.

— Вот он, наш герой! — звонко воскликнуло чудесное видение.

И порывисто, цокая каблучками, влетело в зал.