Смерть Ахиллеса

Маса принес ведро льда, загрохотал в ванной, зашумела вода. Достав саквояж с инструментарием, Эраст Петрович вынул нужное приспособление. Перевернул страницу с кляксой, с обратной стороны приложил листочек тончайшей рисовой бумаги, несколько раз прокатил по ней каучуковым валиком. Бумага была не простая, а пропитанная особым раствором, чутко реагирующим на малейшие неровности рельефа. Подрагивающими от нетерпения пальцами коллежский асессор поднял листочек. На матовом фоне прорисовался слабый, но отчетливый контур букв: Метрополь № 19 Клонов. Записано 22-го июня. Что было в этот день? Командующий 4-ым корпусом генерал от инфантерии Соболев завершил маневры и подал рапорт об отпуске. Ну, а в гостинице «Метрополь», в 19-ом нумере находился какой-то господин Клонов. Какая между двумя этими фактами связь? Вероятно, никакой. Но с чего бы Хуртинскому понадобилось замазывать имя и адрес? Очень интересно.

Эраст Петрович разделся и залез в ледяную ванну, которая на миг заставила его отрешиться от посторонних мыслей и, как обычно, потребовала напряжения всех душевных и физических сил. Фандорин окунулся с головой и досчитал до ста двадцати, а когда вынырнул, и открыл глаза, то ахнул и залился краской: на пороге ванной стояла остолбеневшая графиня Мирабо, морганатическая супруга его высочества Евгения Максимилиановича герцога Лихтенбургского, и тоже вся пунцовая.

– Прошу извинить, мсье Фандорин, – пролепетала графиня по-французски. – Ваш слуга впустил меня в нумер и показал на эту дверь. Я полагала, здесь находится ваш кабинет…

Инстинкт воспитания, не позволявший сидеть в присутствии дамы, толкнул охваченного паникой Эраста Петровича вскочить на ноги, но в следующую секунду, в еще большей панике, он плюхнулся обратно в воду. Графиня, залившись краской, попятилась за дверь.

– Маса! – заорал Фандорин бешеным голосом. – Маса!!!

Появился мерзавец и палач с халатом в руках, поклонился.

– Что вам угодно, господин?

– Я тебе дам «что угодно»! – зашелся в крике Эраст Петрович, от возмущения совершенно потеряв лицо. – Вот за это я заставлю тебя вспороть брюхо! Да не вязальной спицей, а палочкой для риса! Я тебе, безмозглый барсук, уже объяснял, что в Европе ванна – дело интимное! Ты поставил меня в дурацкое положение, а даму заставил сгореть от стыда! – Перейдя на русский, коллежский асессор крикнул. – Прошу извинить! Располагайтесь, графиня, я сейчас! – И снова по-японски. – Подай брюки, сюртук, рубашку, гнусная каракатица!

В комнату Фандорин вышел полностью одетый и с безукоризненным пробором, но все еще красный. Он не представлял, как после случившегося скандального происшествия будет смотреть гостье в глаза. Однако графиня против ожиданий совершенно успокоилась и с любопытством разглядывала развешанные по стенам японские гравюры. Взглянула на сконфуженное лицо чиновника, и в ее синих соболевских глазах промелькнула улыбка, впрочем, тут же сменившаяся самым серьезным выражением.

– Господин Фандорин, я осмелилась придти к вам, потому что вы старый товарищ Мишеля и расследуете обстоятельства его кончины. Муж уехал вчера вечером с великим князем. Какие-то срочные дела. А я повезу тело брата в имение, хоронить. – Зинаида Дмитриевна запнулась, словно колебалась, стоит ли продолжать. И потом решительно, словно головой в омут, проговорила. – Муж уехал налегке. А в одном из его сюртуков, оставшемся здесь, прислуга нашла вот это. Эжен такой рассеянный!

Графиня протянула сложенный листок, и Фандорин заметил, что в руке у нее осталась еще какая-то бумажка. На бланке 4-го армейского корпуса размашистым почерком Соболева было написано по-французски:

«Эжен, будь 25-го утром в Москве для окончательного объяснения по известному тебе предмету. Час настал. Остановлюсь у Дюссо. Крепко обнимаю. Твой Мишель».

Эраст Петрович вопросительно взглянул на посетительницу, ожидая разъяснений.

– Это очень странно, – почему-то шепотом произнесла та. – Муж не сказал мне, что должен в Москве встретиться с Мишелем. Я вообще не знала, что брат в Москве. Эжен сказал лишь, что нам нужно сделать кое-какие визиты, а потом мы вернемся в Петербург.

– Действительно странно, – согласился Фандорин, заметив по штемпелю, что депеша отправлена из Минска с нарочным еще 16-го. – Но почему вы не спросили об этом у его высочества?

Графиня, закусив губу, протянула второй листок.

– Потому что Эжен скрыл от меня вот это.

– Что это?

– Записка Мишеля, адресованная мне. Очевидно, была приложена к депеше. Почему-то Эжен мне ее не передал.

Эраст Петрович взял листок. Видно было, что написано наспех, в последнюю минуту: