Смерть демона (сборник)

– Мне позвонил Рон. Я думала, ваша жена рассказала вам.

– Нет.

– Сегодня я уже немного успокоилась, мой пульс меньше девяноста – доктор сделал мне укол. Честно говоря, мне только и не хватало, чтоб в меня то и дело втыкали иглу!

– А что с Роном?

– Он позвонил вчера вечером и сказал матери, что хочет поговорить со мной, и та по непонятным для меня причинам соединила меня с ним. Мать до сих пор считает, что поступила правильно. – Тут Дороти сделала паузу и дала возможность своей мысли дойти до финиша, как лошади с отпущенными поводьями. – Но на самом-то деле она, конечно, всегда делает не то, что нужно. Я не очень хорошо себя чувствовала, шел десятый час, мне давно пора было спать и весь день у меня болела левая почка.

– А сколько было минут десятого?

– Совсем немного. Помнится, после звонка я посчитала свой пульс. И он был, – добавила она удовлетворённо, – почти сто двадцать ударов в минуту.

– Чем же звонок вас взволновал?

– Во-первых, он был таким неожиданным. Рон не звонил мне и не писал много лет. Хотя оснований для этого у него не было. Во время бракоразводного процесса я ничего не требовала от него, кроме Барбары, раз уж он спутался с такой ужасной женщиной – кто там она была, стенографистка или что-то в том же духе? Во всяком случае, женщина вульгарная.

– Она была машинисткой в рекламном агентстве.

Дороти подняла брови.

– Невелика разница, вы согласны? Так или иначе, звонок Рона явился для меня полной неожиданностью. Я уже почти забыла о его существовании. Он никогда не был яркой личностью из тех, кого запоминаешь на всю жизнь. Например, мой отец умер, когда мне было всего десять лет, а я помню его лучше, чем Рона.

– Почему он позвонил вам?

– Вот это я и хотела бы знать. Но речь его была сбивчивой, бессвязной.

– А что же такое с ним было?

– Я так поняла, что он просто-напросто напился. Напился вдрызг, до поросячьего визга. Вы же знаете Рона – он никогда не мог после возлияния держаться джентльменом.

Гарри показалось, что уже десяток раз за последние сутки ему говорили: "Вы же знаете Рона". Да, он знал Рона лучше, чем кто-либо другой, и уж заведомо знал, что Рон никогда не допивался до такого состояния, чтобы лыка не вязать, потому что гораздо раньше его начинало тошнить, после чего он трезвел. Если Рон и был слаб головой на спиртное, то желудком был еще слабей, и работа желудка прочищала ему мозги.

– Мне показалось, что он ужасно терзался раскаянием, – продолжала Дороти. – Попросил у меня прощения за причиненное им зло, сказал, что намерен все поправить, заплатить все свои долги – по-моему, именно так он выразился. Спросил о Барбаре. Я ему ответила, что он не имеет права даже спрашивать о ней. И еще добавила, что девочка считает, будто ее отец давно умер, ей это своевременно внушили.

– Это было довольно-таки... жестоко, вы не находите, Дороти?

– Может, оно и так, – улыбнулась Дороти. – Только я подумала, если он платит долги, верну-ка и я ему свой должок. А задолжала я ему вот эту самую жестокость. Пока я была настолько больна, что едва могла двигаться, он уезжал из дома и развлекался, не пропускал ни одной компании, куда его приглашали – в тот год у меня как раз и заболела печень. Врач говорит, она до сих пор не в порядке. Не далее как на прошлой неделе мне вводили бром-сульсалин, это такое красящее вещество, которое впрыскивают в кровь, чтобы проверить работу печени. Ох уж эти мне уколы! Я сыта ими по горло. Поверьте, я истыкана, как подушечка для булавок. Долго мне не протянуть. Они все это знают, но не хотят сказать...

– Дороти!

Гарри произнес имя собеседницы так резко и чуть ли не с раздражением, что на какое-то мгновение Дороти была шокирована и умолкла, приоткрыв рот, как будто Гарри велел ей замолчать. Но долго молчать она не могла, поскольку привыкла отдавать приказания, а не выполнять их, и через минуту снова заговорила:

– Я знаю, вы думаете, я жалею только себя и слишком много говорю о своем недуге. Но о чем же еще мне говорить? Что другое я вижу, если я заточена в этом ужасном доме со старухой и двумя неумелыми сестрами милосердия, которые не могут даже смерить температуру как следует. Она у меня всегда оказывается нормальной – это если верить их словам, – нормальной, подумать только, когда я чувствую, что вся горю, а голова у меня разламывается. И они заботятся! – о, еще как заботятся! – о том, чтобы убирать градусник подальше, чтобы я, не дай Бог, сама не смерила себе температуру. Они прячут.

Гарри был смущен тем, что разговор принял такой оборот.

Себялюбие Дороти и ее жалобы на болезнь и раньше всегда составляли содержание ее речей, но теперь к ним присоединилась еще и мания преследования. Принцесса уже не жила спокойно в своей башне из слоновой кости, а была узницей в этом ужасном доме целиком во власти старухи и двух медицинских сестер, которые ставили ей градусники, а потом прятали их.