Смерть длиною в двадцать лет

Он закрыл за мной дверь.

– На этот раз мисс Роуз сообщила мне о вашем приходе. – Он замялся на минуту. – Прошу прощения за…

– Да ничего, все нормально. Я люблю, когда люди направляют на меня ствол, – это напоминает мне о том, что я пока еще жив.

Он ответил мне легким кивком и, не проронив ни слова, скрылся в левом арочном проеме.

Давно не чищенная бронзовая люстра освещала тусклым светом холл. По бокам от главного входа расходились в разные стороны две лестницы, по которым можно было подняться на узенькую галерею. В галерею выходили три двери и еще одна застекленная французская дверь, ведшая в верхний холл. Полы были устланы персидскими коврами с длинными залысинами протоптанных ногами дорожек. Кое-где из-под ковров виднелся темно-бордовый плиточный пол. Стенные выступы в глубине холла были уставлены книгами и фарфоровыми фигурками.

Из одной из верхних комнат доносился мужской гогот, свидетельствовавший о наличии за столом алкоголя.

Вернувшийся мексиканец доложил:

– Мисс Роуз… Сегодня не очень хорошо себя чувствует.

– Я сожалею по этому поводу.

– Она не сможет сегодня с вами встретиться. – Он улыбнулся. – Может быть, завтра.

– Конечно. Как ей будет угодно.

Я принялся снова надевать шляпу, когда параллельно в нескольких комнатах зазвонил телефон. Посмотрев на меня пристально, мексиканец извинился и снова скрылся в арочном проеме, из которого появился.

Трезвон прекратился, и появившийся на пороге одной из комнат Шем Розенкранц зычно крикнул:

– Клотильда!..

Он был в одной рубашке без пиджака и в мешковатых брюках на подтяжках. Красное от выпивки лицо, сизый пупырчатый нос пьяницы. Соломенные волосы расчесаны на прямой пробор. Одним словом, он выглядел как типичный знаменитый американский писатель, каковым он, собственно, и был.

– Клотильда!.. Тебе опять звонит этот человек насчет лошади! – Тут он увидел меня и удивленно застыл на месте. – А вы кто такой, черт побери?

Я поприветствовал его, приподняв шляпу.

– Меня наняли в помощь.

– А, ну тогда скажите моей жене, чтобы подошла к телефону. – И он удалился обратно в комнату.

Я несколько мгновений колебался, но распоряжение Розенкранца перевесило слова мексиканца о нездоровье Хлои Роуз. Направившись следом за ним, я оказался в столовой, откуда услышал его голос, крикнувший в какую-то дальнюю комнату:

– Вас к телефону, мисс!

Я остановился, прислушиваясь к ее голосу, но не смог разобрать, что она ответила. Оглядевшись, заметил на боковом столике телефонный аппарат, подошел к нему и снял трубку, прикрыв ее рукой.

– Я же сказала вам: Комфорт не продается! – говорил в трубке голос Хлои Роуз.

Я взял со столика карандаш и на лежавшем рядом блокноте торопливо записал: «Комфорт».

– Он даст вам взамен три лошади. Отличные лошади! И он сказал, что вы сможете еще поторговаться насчет условий контракта, – проговорили в трубке.

– Да мне безразлично, что он там сказал! Между прочим, мог бы и сам позвонить! И мой ответ – «нет»! Ты меня понял… – она секунду колебалась, потом прибавила: – засранец?

– Подождите, мисс Роуз, мы же все работаем на одного человека!

– Да, работаем, но не являемся его собственностью. Всего доброго.

И она положила трубку, но я свою не положил и все еще слышал в ней дыхание человека на другом конце провода. Может быть, и он слышал мое дыхание, не знаю. Потом я осторожно положил трубку на рычаг, вырвал из блокнота верхний листок с записью, убрал его в карман и с непринужденным видом вернулся в холл. Через минуту ко мне снова вышел мексиканец – не иначе, как он держал для недомогающей Хлои Роуз телефонную трубку, чтобы она не тратила силы.

– Симпатичная лепнина, – сказал я, держа руки в карманах и делая вид, что любуюсь украшениями на потолке, потом кивнул в сторону арки и прибавил: – И вон там еще тоже очень красиво. – Помявшись немного, я сообщил ему: – Я буду у себя в машине на улице. – И, не дожидаясь ответа, вышел.

По дорожке с грибовидными фонариками я вышел на проезжую часть, где на обочине стояла моя машина. Жара была такая же, как днем. Торчать всю ночь в машине в такую духотищу – это занятие для хладнокровных. Я сел на водительское сиденье и, опустив оба стекла, подумал, не нарушить ли мне первое правило наружного наблюдения и не закурить ли. Ну и что, если меня засекут, все равно уже работа моя с самого начала пошла наперекосяк. Для наружного наблюдения и слежки всегда требуются два человека, если вам надо, чтобы работа была сделана должным образом. А меня даже не допустили к моей клиентке, несмотря на все уверения Нокса. С учетом этого, напрашивался единственный вывод – не усадили ли меня здесь просто ради декорации? В моем деле уже имелся таинственный человек на съемочной площадке, таинственный человек в телефонной трубке, таинственный человек, для которого человек из телефонной трубки старался заключить сделку, и таинственный человек, который пил и гоготал сейчас наверху с Шемом Розенкранцем. Четыре таинственных человека – не многовато ли для одного меня? У меня было ощущение, будто я опоздал на званый ужин и меня посадили не за тот столик.