Смерть дублера

– А кто… господи боже, кто еще выходит из гримерной? Они тоже там прятались! Кто это?

– Ну, девушку ты знаешь.

– Впервые вижу.

– Приглядись получше. Ты ведь бываешь в кино.

– Не особенно часто. Так она из этих?

– Да, иначе не скажешь. Это Геба Хит. Правда, парня рядом с ней я раньше не встречал. Ты смотри, как она вцепилась в Яна и каким взглядом ее пожирает Кох!

– Что-то не хочется, – сказал Фокс, в чей голос вкралась легкая нота брезгливости. – Кто-нибудь с толикой мозгов должен вмешаться и растащить их. Идем занимать свои места.

– Почти пора, – кивнул Диего. – Еще минуту-другую. – Темные глаза Зориллы были устремлены на Яна Тусара, все еще стоящего у двери гримерной в окружении галдящей толпы. – Это ужасно для мальчика так долго дожидаться выхода на сцену, когда горячие и влажные пальцы скользят по струнам… или сухие и холодные, что даже хуже. Пойдем, Фокс, нам сюда.

После того как в огромном зрительном зале им удалось найти свои места в десятом ряду партера, Диего, сняв шляпу и пальто, еще немного постоял, оглядываясь по сторонам. Зал был переполнен, а немногие пустующие кресла быстро заполнялись прибывшими в последнюю минуту, но это, как Диего отлично знал, еще ни о чем не говорило. Любой умелый менеджер, организующий чей-то дебют в Карнеги-холле, знал, как обеспечить полный зал. Кроме того, была еще миссис Помфрет, не говоря уже о менее значительных личностях, деловито освещающих дорожку к славе и успеху юным талантам. Скользя взглядом по лицам, особенно в ложах наверху, Диего ясно видел, что ради Яна Тусара они расстарались вовсю.

Или, точнее сказать, старались ровно до сего момента, поскольку самой миссис Помфрет не было видно.

– Настоящая загадка, – наконец сев, прошептал Диего на ухо Фоксу. – Дело как раз в твоем вкусе. Миссис Помфрет нет. Ее ложа пуста.

Фокс с отсутствующим видом кивнул, не отрывая взгляда от программки. Дора Моубрей за роялем. «К. Сен-Санс. Интродукция и рондо каприччиозо, соч. 28», «Э. Лало. Пастораль и скерцо, соч. 8»… Ему это ни о чем не говорило. Фокс перевернул страницу. Текст программки составил Филип Тернер. По правде говоря, следовало бы избавиться от привычки покупать всякую всячину и рассовывать ее по карманам, но, с другой стороны, почему бы не привезти блок «Дикси» Крокеру, который курит сигареты только этой марки. Фокс покосился на свои часы: уже без двадцати девять. «Оно было одним из излюбленных произведений Сарасате[20], и всякий раз маэстро исполнял его с неизменными живостью и очарованием…»

Свет в зале плавно погас, по залу прокатился шумок и стих. С левой стороны сцены отворилась дверь, и из нее появилась девушка в вечернем платье абрикосового цвета и прошла к роялю. Кое-кто из зрителей неуверенно захлопал, на что девушка не обратила никакого внимания. Ее бледное лицо издали выглядело смазанным пятном, и Фокс даже подумал: почему ни у кого не хватило сообразительности хотя бы немного ее накрасить? Опустив голову, девушка сидела на банкетке у рояля, а Фокс любовался ее точеным профилем, когда та же дверь отворилась снова и гром аплодисментов встретил героя сегодняшнего вечера. Ян Тусар несколько скованно, хотя не без изящества прошел к центру огромной сцены, встал в почтительном отдалении от ее края, с каменным лицом поклонился в ответ на приветствие публики, поклонился еще раз, подождал минуту и, прежде чем аплодисменты окончательно стихли, повернулся взглянуть на Дору Моубрей. Ее руки шевельнулись, прозвенел ручеек высоких нот; Тусар поднял и уверенно положил скрипку под подбородок.

Краешком глаза Фокс заметил, как лишенная двух пальцев левая рука Диего судорожно сжала правое запястье, когда смычок Тусара, танцуя, принялся выписывать вступление: «пленительное анданте малинконико», по выражению программки.

Не произошло ничего. Вернее, взрыва не последовало. Публика вежливо и тихо впитывала музыку; кашель и шуршание программок – в пределах обычного. Скрипка и рояль издавали вполне мелодичные звуки, исполненные гармонии. Текумсе Фоксу, который никогда не посещал концертов, это вовсе не казалось чем-то неприятным; он даже получал от музыки некоторое удовольствие, но ближе к концовке ощутил смутное беспокойство. Напряженное оцепенение затаившего дыхание Диего определенно выглядело учтивостью, выходящей за всякие рамки. И по какой, интересно, причине тот коротышка справа так сокрушенно мотает головой?

Когда же звуки, летевшие со сцены, наконец смолкли и Тусар замер, с белым, хмурым и осунувшимся лицом, а аплодисменты прозвучали откровенно формально, из вежливости, Фокс наклонился к своему другу и озадаченно прошептал:

– В чем дело? Он что, не ту пьесу сыграл?

В ответ Диего только покачал головой, но Фокс услышал, как сидящая перед ним женщина прошептала своему спутнику:

– Не понимаю. В жизни своей не слышала такого безжизненного исполнения, а я много их слышала. Если так пойдет и дальше, будет преступлением не остановить его…